Как для меня отрадно будет,
Коль эти близкие мне люди
В душе у вас хоть на часок
Занять сумеют уголок.
Конечно, жизнь их не ярка,
От шумной славы далека.
Про них сказаний не слагают
И в песнях их не величают.
Вот только ветры, что к заборам,
Среди завьюженных просторов,
Холодный снег несут-сгребают
И бедным людям напевают
О доле горькой их, постылой,
И плачут, стонут над могилой,
Где селянина кости тлеют, —
Одни лишь ветры их жалеют.
Но ведь не каждый разберет,
Что ветер между хат поет,
О ком так жалостно рыдает
И песни для кого слагает.
Отцов не долго помнят дети,
А уж простые люди эти
Уходят без следа. Такая
У бедняка судьба лихая:
Намучиться, нагореваться
И в неизвестности остаться.
Забвенье — общий жребий их —
И у своих и у чужих.
И всякий раз мне горько станет,
Когда увижу на кургане
Приют последний селянина.
Стоит там крестик-сиротина,
Весь убран мохом седовласым,
Холстиной белой опоясан.
Кого зарыли здесь, рыдая?
Девчина, может, молодая
В расцвете красоты и силы
Сошла без времени в могилу?
Иль славный хлопец-молодчина?
Молчит могила селянина.
Никто не скажет, кто в ней спит.
И душу мне тоска теснит:
Ведь тут закопаны навеки
Надежды, радость человека,
И горе, и беда глухая,
Жизнь беспросветная людская.
Мои друзья не имениты,
Они ничем не знамениты,
На вид невзрачны, захудалы,
И хоть по-своему удалы,
Но удальцами не слывут.
Живут, мужичий крест несут
И злую долю терпят тихо,
Добра не видя из-за лиха.
Что делать? Я и сам бы рад
Не знать тех мук и тех неправд,
Что на своем горбу, как камень,
Несет народ простой веками.
Но горькой правды не схоронишь,
Ее лукавством не отгонишь.
Да и зачем? Спаси нас, боже!
А правда мне всего дороже!
Обучен правде я отцом,
Так с ней и дальше мы пойдем.
День добрый, новая сторонка!
Встречай ты нас, как мать ребенка
В час после длительной разлуки,
И распахни с приветом руки
Тем, кто, измучившись в неволе,
Пришел к тебе за светлой долей.
Взгляни ты взором, полным ласки,
Овей крылом чудесной сказки,
Чтоб людям эта жизнь-дорога
Дала часов счастливых много;
Надеждой распрями нам груди, —
Ведь мы твои, земелька, люди!
Сперва убогим, запустелым
Поречье это показалось,
И грусть в душе заколыхалась
От вида тех берез замшелых,
Что на болоте меж кустами
Шумели голыми ветвями.
Двор, хата были в беспорядке, —
Жердины изгороди шаткой
Перекосились, разъезжались,
А щепки кучками валялись
И во дворе и на задворках;
Хлев чуть держался на подпорках;
Гумно под крышей поседелой
Тряслось от ветра и скрипело;
Повети, погреб, все кругом
Тут говорило об одном:
О непорядке, запустенье
И о хозяйском нераденье.
Слезами Ганна заливалась —
Такою ямой ей казалась
Гнилая хата в три оконца!
Порог она переступила —
О, как здесь бедно, боже Милый!
Да светит ли когда тут солнце!
Так сыро, тесно, нелюдимо
И все в грязи непроходимой:
Печь, скамьи, стол, окошки, стены!
Из всех углов пахнуло тленом
И словно неприязнью скрытой.
Земля, как оспою, изрыта.
Видать, задерживаться тут
Надолго люди не желали,
Из хаты грязь не убирали:
Придут другие — уберут.
Уже растаяли снега,
И дружно в поле рокотали
Ручьи и под водой скрывали
Овраги, рвы и берега,
От зимних снов леса будили
И людям душу веселили…
Все понемногу оживлялось:
На ветке почка наливалась,
Она листочек потаенный,
Пахучий, клейкий и зеленый,
Под солнцем развернуть старалась.
А сосны старые и ели
Любовно, ласково глядели,
Далеко простирая ветки,
Как их потомки-малолетки
Стояли ровной чередой,
Склоняясь к солнцу головой.
В лесах дрозды уже свистали,
В болотах кулики кричали,
А высоко под небесами
И поутру и вечерами
Был слышен гомон журавлиный,
И омертвелые долины
Будил их вольный, звонкий клик,
Как будто птичий тот язык
Приветствовал издалека
Родные чащи тростника…
Хотелось жить, и ввысь подняться,
И лучшей доли добиваться.
Грудь раздавалась, крепли силы
И белый свет казался милым.
Помалу день за днем в Поречье
(Таков характер человечий!)
Сживались с местом, привыкали,
Гнездо былое забывали,
И через две иль три недели
Уж веселей вокруг глядели.
Постройки, что недавно гнили,
Как будто сразу подменили, —
Их осмотрел Антось, подправил,
И новые столбы поставил
В гнилой забор; весь хлам убрали;
В оконцах стекла засверкали;
Отмыли скамьи добела, —
И жизнь по-новому пошла;
Но через год беда: пожар!
Сгорели хата и амбар,
И утварь вся, и вся одежа,
Внезапно, как от кары божьей.
Мужчин же не было, — с утра
Поразбрелися со двора:
Один на службу, а другой
Пахал поляну у болота,
С каймой зеленой очерета;
Ушел и Владик за травой.
И что ж с малютками своими
Тут сделать женщина могла?
Сгорело все у них дотла,
Растаяло в огне и дыме.
С добром, накопленным годами,
Сундук и тот пожрало пламя.
Там были Ганнины пожитки,
Платки, полотна, ленты, свитки,
Сгорела полочка с богами
И сорок семь рублей деньгами.
Костуська, правда, не боялся,
С пожаром яростно сражался:
Солому скидывал с постели,
Когда овчины уж горели,
И долго с нею он носился,
Покуда сруб не повалился.
Беда, беда! Куда деваться?
Куда от холода спасаться?
И мать в несчастные те дни
С детьми ютилась у родни.
А на горелом месте бойко
Вставала новая постройка —
Землянка — будочка простая,
В одно окошечко, кривая —
До лучших дней сойдет и это…
А солнце шло уже на лето.
Кой-как, терпя, перебивались, —
С недолей горькою спознались.
Вблизи землянки чуть заметно
Мерцал очаг огнем заветным,
Но все ж не гас он. Вечерами
Смеялись дети, суетились,
Тут хлопотала мать с горшками,
Семейству ужин собирала.
Тогда местечко оживало:
Как рыба в сетке, ворошились,
Поленца, щепки подбирали
И ловко их в огонь кидали.
А пламя прыгало проворно,
Оно как будто бы смеялось,
То своевольно кверху рвалось,
То расстилалось вниз покорно.
И ветер хитрый не зевал,
Он из-за хатки налетал,
Внезапно на костер кидался, —
Огонь туда-сюда метался.
А на дворе уж вечереет,
И ночь близка, и мрак густеет,
Огонь цвета свои меняет,
Блеск желто-красный принимает.
Смолкают птицы в темном лесе,
Баранчик божий в поднебесье
{5}Печально блеет над болотом,
Как будто ищет там кого-то.
И смутный звук в тиши болот,
Когда вечерний мрак встает,
На сердце грустью отдается,
Уныньем тихим в душу льется
И думы смутные наводит;
Они приходят и уходят,
Как облака в часы заката.
Природа тишиной объята…
Работу кончив, почивают
Все старшие — кто в хатке спит,
Кто на дворе вовсю храпит, —
Покой их звезды охраняют.
Бывало, часто вечерами,
Чуть-чуть поддерживая пламя,
Алесь и Костусь засидятся.
Когда ж совсем начнет смеркаться
И в небе искры замигают,
Томить их страхи начинают.
Тогда они друг к дружке жмутся,
Но все-таки не признаются,
Что страшно им во мраке ночи.
«Алесь, ты чуешь, как хохочет
В березняке баранчик божий?
А знаешь, брат, с чем это схоже?
Послушай-ка, мне все сдается,
Ангось Татьянин так смеется!»
И хлопцы вдруг захохотали,
Но сразу смех свой оборвали.
И вновь покой. Костер пылает.
Кругом густая тьма свисает
И хочет пламя золотое,
Что, словно сердце молодое,
В тенетах тьмы огонь рождает,
Скорей задуть. Оно серчает,
Порою брызнет и прорвется,
И тьма в испуге отшатнется
На шаг, как будто обожглась.
Огонь блестит, волной струясь.
Поленья тихо догорают,
Спокойно искры улетают
И быстро гаснут без следочка.
Уж поздний час. Глухая ночка.
Сидят ребята молчаливо
И озираются пугливо.
Л в их фантазии ребячьей
(Ой, кто-то стонет, кто-то плачет!)
Ночные призраки летят:
Вон змей крылатый тяжко дышит,
В бору же страшный голос слышен, —
То, верно, колдуны кричат.
А каждый куст в себе таит
Того, кто всюду норовит
Пройти, пролезть с мешком, с клюкою,
С седою, длинной бородою,
Кто ребятишек забирает,
След бородою заметает.
Из-под нахмуренных небес
Глядит недвижный, смутный лес,
Беду во мраке укрывая.
Блуждает нечисть там ночная.
Мертвец пригнулся под ветвями,
В ребят уставился очами.
А вдруг он черною рукою
Положит крест перед собою,
Скакнет на них, отнимет силу
И унесет с собой в могилу?
Там волк блуждает в чаще темной;
Разбойник яростный, бездомный,
Грозясь, трясет над головой
Окровавленной булавой;
Безумный бегает, рыдает,
Кого ни встретит, всех кусает…
«Ну что, брат Костусь, ты дрожишь?
Куда так пристально глядишь? —
Алесь тихонько вопрошает,
Но рук его не выпускает. —
Иль видишь что?» — «Нет, ничего!
Все тихо. — А у самого
Тревога к сердцу подползает… —
Пойдем-ка лучше, брат, домой!» —
Алесь кивает головой,
И братья за руки берутся,
В землянку со всех ног несутся.
