И это «их», как муть лихая,

Покой у дядьки отнимает.

«Их» — это вражья сила, темень, Обман, коварство, бич над всеми.

Но дядька страх перемогает И шапку загодя снимает,

По чистой лестнице мурашкой Ползет наверх, вздыхая тяжко.

Душа, забитая веками,

Уж чует страх перед панами.

В просторной, чистой, светлой зале Паны туда-сюда сновали,

Цигарки длинные курили,

Развязно, громко говорили.

Коль уходить кто соберется — Прислужник тут уж бесом вьется, Одежду мигом подает И смотрит пану прямо в рот.

А пан, приняв пальто и трость,

Сует ему монету в горсть.

Прислужник чуть ли не присядет, Аж смех берет, на это глядя.

Но видно сразу — и паны Не все тут меж собой равны:

Одни пузаты, ходят валко,

Другие ж — тощие, что палка;

Одни с горы на всех взирают, Другие ж глаз не поднимают…

Но, кроме панства, в той же зале Смиренно мужики стояли В углах с людьми простого званья, Сюда пришедшими заране.

Они негромко гомонили,

И дядька втиснулся меж ними. Соседей всех окинув оком,

Антось к стене приперся боком. «Садись-ка, друг хороший, рядом, Тут за постой платить не надо», — Сказал сермяжник добродушно. Антось на лавку сел послушно, Взглянув на доброго соседа,

Уж пожилого, чуть не деда.

Пошли вопросы — к слову слово: Откуда, кто, села какого,

Какой губернии, повета.^{13}

«Я вот приехал с краю света,

Из-под Столбцов, слыхали, может?» «Не привелось… Велик свет божий». «А вы откуда?» — «Из-под Лиды, Село Великие Демиды.

(Он Гришкой Вересом назвался.) Вчера весь день тут проболтался. Пустое дело у меня,

А года два идет возня.

Уж пробовал и так и сяк,

И все не справлюсь с ним никак.

Эх, милый мой, нам за панами Не видеть правды. Кто с деньгами И мажет сбоку, — те не ждут.

Уж так, сосед, ведется тут». Чиновничьи он ведал сети,

Недаром мыкался на свете,

Ища земли себе с друзьями,

Частенько знался с писарями.

«Из банка нужно разрешенье.

Пишите, милый мой, прошенье.

Я знаю писаря такого,

Он это сделает толково,

Любую грамотку за злотый Напишет с полною охотой».

«Ах, пане Верес, вам, как другу,

Сто раз спасибо за услугу.

Ведь тут пока чего добьешься,

Так и от жизни отречешься».

«Ну что ж, пойдем». Встают, выходят, По господам глазами водят,

И перед столиком пустым -

Никто не восседал за ним,

Лишь склянка с донышком широким На нем стояла одиноко -

Друзья остановились тихо.

«Вам что?» — спросил их кто-то лихо. То был сам писарь. Староватый И росту малого, косматый,

Перед друзьями он возник,

Как гриб поганый, дождевик,

В осенний дождь из-под земли.

«А мы-то к вам как раз пришли», — Вперед тут дядька выступает И просьбу кратко излагает.

«Одну минуту, подождите.

А вот вам кресло, отдохните».

Он вынул лист бумаги гладкой И с чисто писарской ухваткой Перо за ухом ухватил,

Чем дядьку сильно удивил.

Потер, нахмурясь, лоб рукою,

Подергал носом и губою,-

Так покуражась для прикрасы,

Стал выводить он выкрутасы.

Антось почтительно взирает И злотый в кулаке сжимает.

«Ну вот, прошеньице готово:

Все тут как надо, слово в слово.

Вы, может, грамоте учились?»

«Да уж подпишем, ваша милость».

И дядька пальцы разгибает, Берет перо, в бутыль макает,

Но пальцы-грабли боязливо Зажали ручку боком, криво. Покуда наш Антось трудился,

Он весь испариной покрылся — Ну, словно летнею порою Он целый день махал косою. «Отметку надобно теперь,

За ней пройдете в эту дверь», — Кивает писарь головою.

И дядька, сгорбившись, трусцою Пробрался к двери, заглянул, Прошенье трубочкой свернул.

А там за длинными столами, Уткнувшись в груды дел носами, Сидят писцы, как грязи кучки, Скрипят их перья, ходят ручки, Трещат, как шашели в полене Иль как кузнечики на сене.

И всяк своим завален делом. Антось вперед ступает смело К тому столу, что был поближе, Подходит к бородище рыжей И перед тою бородою Опять сгибается дугою.

Чиновник пробурчал сердито,

Как жирный боров у корыта,

Но все же проглядел листок И почесал пером висок.

«К тому столу, налево третий. — Мотнул он рыжею метлой И вновь в дела зарылся, злой. — Откуда лезут эти черти!» -

А дядька далее шагает И снова голову склоняет Уж перед третьим полупанком И ждет, согнувшись, как баранка. Чиновник только вскинул оком И, повернувшись к дядьке боком, Пером забегал по бумаге -

Уж здесь такой почет сермяге!

Стоит Антось наш, не отходит:

«Ну что ж, пускай пером поводит.

Тут крыша есть, не на дождю.

Не пан я, малость подожду».

Вновь глянул писарь, негодуя,

На дядьку, как на тещу злую,

И вновь в свои бумаги ткнулся,

А дядька и не шелохнулся.

Чиновник наконец вспылил.

«Тебе что надо тут?» — спросил Сердитый, полный нетерпенья.

«Насчет землицы, вот прошенье», — Ответил, не смутясь, наш дядька,

Да так приветливо, так сладко,

Что писарь только морду скорчил. «Придется ждать, вопрос не срочный, Приди часа так через три».

Антось вздохнул: «Эх, черт дери!

Ах, выжига ты, вор проклятый!

На взятку, видно, все вы хваты.

Не жди добра от лиходея,

Три чирия тебе на шею!

Водили бы тебя слепого,

Как водишь за нос ты другого!»

Но как ни клял Антось пиявку,

А все же отдал рубль за справку.

«Ну, что ж! — окликнул дядя Гришку. — Пора нам сделать передышку Да подкрепиться мало-мало,

Я захватил из дому сала,

И хлеба добрый кус со мною,-

Чего он сохнет сиротою? -

Перекусить бы не мешало,

А то уж в брюхе заурчало,

Теперь, брат, чарочку пульнуть,

Чтоб в рай при жизни заглянуть.

Друзья встают и шагом важным Выходят на проспект отважно,

А там панов — хоть пруд пруди,

Ну, словно в праздник, — не пройти. Откуда понабралось их,

Важнецких, прибранных таких?

И так одеты, так побриты,

Что и Раковский знаменитый -

А чтоб издох он! — просто голь В сравненье с ними, чистый ноль, Ну, прямо пес какой-то Лыска,

К ним подойти не смеет близко. Боишься глянуть — пред тобою Вдруг князь с графинею какою! Идут с прохладцей, деликатно, Воркуют меж собой приятно!

А то вдруг генерал шагает,-

Его вся Вильна, верно, знает.

А грудь сияет, как картина,

А что за взгляд, а что за мина!

Ну ж и панов! Не дай ты боже! Антось едва сдержаться может, — Пускай нечистый им приснится! — Чтоб тем панам не поклониться. Над дядей Верес засмеялся:

«Ты не гляди, что он прибрался, Навесил галстук и манишку,

А вот раздень его, братишку,-

На нем рубахи нет худой,

А на цепочке — вошь с блохой.

По виду пан — осанкой, взором,

А спит, наверно, под забором. Одним живет: где что урвать…

Их тьма — заваливай хоть гать!» Чем больше дядя озирался,

Тем все сильнее изумлялся -

Бегут, спешат… Ну, мешанина!.. Блистают окна магазинов,

А сколько тут труда чужого,

А сколько горя в нем людского! Какие брички и кареты!

И для кого вся роскошь эта?

Не по себе Антосю стало…

Иль роскошь ядовитым жалом:

Его нечаянно пронзила

И зависть в сердце пробудила?

Иль это бунт был против барства И власти панской и коварства,

Что делят люд, его судьбины На две неравных половины,-

На голытьбу и богачей:

Одним блуждать во тьме ночей По грязным улицам, задворкам В глухой тоске, в раздумье горьком, Весь век бесправными, слепыми,

Во мраке лжи и в горьком дыме, Терпеть покорно и молиться И с этой долею мириться;

И вся надежда на спасенье И на конец того мученья — Настанет он когда-нибудь! -

В могиле навсегда уснуть.