К Ходыке ездить приходилось,

Да и раскидывать мозгами -

Как обернуться тут с деньгами.

А деньги плыли то и дело,

Аж голова от дум лысела.

И надоела так забота,

Что пропадала вся охота -

Волна такая набежит! -

И землю брать, и просто жить.

А сколько этой волокиты!

На деньги рты у всех раскрыты: Тому дашь рубль, тому — двадцатку, А не найдешь нигде порядку,

Куда ни кинься и ни ткнись,-

Чтоб все они перевелись,

Нотариусы, и конторы,

И писаря, и крючкотворы!

Блуждай, как средь болот чертовских, — Иль дурни все, иль сам таковский,

Иль все смеются над тобой,

Раз в тех законах ты слепой.

Знай только деньги вымогают,

А ни на грош не помогают.

Но дело все ж вести пришлось,

И сильно попотел Антось!

Бывало, явится таким,

Что просто смех и горе с ним -

Как головня, весь грязный, в саже,

И нос его опущен даже,

Ну словно дядя с чертом бился И, не осилив, — отступился.

Он в первый миг семье своей Не сообщает новостей:

Не хвалит землю, не бранит,

Конторы же огнем палит И крепость купчую ругает,

Холеры, смерти ей желает.

Бумаги вынув из кармана,

На стол швыряет зло и рьяно.

Но помаленьку остывает,

Запал начальный иссякает,

В душе стихают ветры-громы,

И вновь он прежний, всем знакомый, Спокойный, добрый, терпеливый, Приветливый и хлопотливый.

Но вот и все семейство в сборе.

Чтоб дядино развеять горе,

Мать поскорей идет в чулан И творогу приносит жбан.

Нальет сметаны пожирней,-

Из дяди тут хоть нитки вей!

Лицо Антония светлеет,

Он за едою веселеет,

Рисует с живостью горячей Удачи все и неудачи Поездки виленской своей,

Изображая писарей И все их хитрые замашки,

Когда они из-за бумажки Стараются наперебой Залезть в карман сермяжный твой. Ох, надо знать их нрав собачий!

А впрочем, как им жить иначе?

Потом рассказ ведет Антоний

О том, что видел он в Заблонье. Смеясь, Ходыку вспомнит вдруг,

И комаров его и мух.

И тем кончал повествованье,

Что, мол, тревоги и терзанья Лишь начались и путь их длинный, Дай бог дойти до половины!

Да, много мытарства с землею! Легко ли голою рукою Такое дело поднимать?

А сколько сплетен — что скрывать? Досужей всякой болтовни Среди завистливой родни,

Средь дядей, теток, свояков -

Был человек всегда таков!

И крику больше, чем событий.

Ох, трудно, трудно в люди выйти И стать на собственные ноги!

Легко ли все оббить пороги!

Подчас на этом перепутье Пред темной и слепой судьбою Антось стоял, как под грозою, Охваченный какой-то жутью.

Что ж, оробеешь поневоле От этой распроклятой доли, — Сгореть ты должен, разориться, Чтоб к воле хоть на шаг пробиться! Но есть ли, есть тому порука,

Что не напрасна эта мука?

Даст ли земля освобожденье От панских пут и притесненья?

С одним рассватаешься тут,

И снова лезь в другой хомут!

Паны ж и разные чинуши И там сумеют выбить души И вырвать из тебя все жилы,-

Ведь ты без права и без силы! — Сомненья тяжкие нежданно Как молот били в сердце Ганны:

Тут не спасут земля и хата,

Коли вся власть в руках богатых! Хмурел тогда Михал, смолкая.

Так что ж, навек им тьма такая?

И все старанья — дымом, прахом? — Себя он спрашивал со страхом.

Нет, больно вдруг мечту утратить! Пожить, пожить в своей бы хате. «Конечно, этот труд не мал,-

Вслух говорил семье Михал,-

Но что же без хлопот дается? -

И тут, бывало, засмеется,

Чтобы развеять грусти тени.-

Сам бог велит ведь крест мучений Нести, не зная мукам меры.

А вы уж сдались, — маловеры!

Коль ты свое наладил дело,

Иди упорно, ровно, смело,

Иди, назад не озирайся И на других не полагайся!

И вам, сынки, — что тут таиться,-

Не век за батьку хорониться,

Пора подумать молодцам,

Как жить на свете без отца.

Ведь смерть нас спрашивать не станет, Готов ты в яму или занят?

На грунт вам нужно опираться И батраками не скитаться.

Какой же грунт? Земля, наука,

А не под панской плеткой мука».

Михал боролся, не сдавался,

Победы жадно добивался И, наступая, не заметил,

Как лихо уж связало сети,

Чтоб на него накинуть разом.

Оно подкралось тихим часом,

Когда никто его не ждал:

Однажды осенью Михал В мокроте след увидел крови.

«Эге, брат! Надорвал здоровье! Пришел твой черный срок, Михась! Теперь ее, старухи, власть!»

И сердце, занемев, упало.

Настигла, подлая, нагнала!

Впилась! Не сладить с окаянной!.. Но нет! О смерти думать рано! Михала обдал ужас лютый,

Ему казалось в ту минуту,

Что никогда столь одиноким Он не был на земле широкой,

Как будто чья-то вражья сила Мир, полный света, разделила И встала темным грозным валом Меж всем живым и им — Михалом. Впервые перед ним возник Неотвратимый этот миг.

«Неужто все тут, боже милый? Сгнию в сыром песке могилы Ненужной шелухой земли?»

И тени страшные легли Ему на сердце и на душу,

Все спутав, разорвав, нарушив.

Чуть затуманенные мглою,

Пред ним поплыли чередою Томящей, неизбывно длинной Воспоминанья и картины.

И все, что было пережито,

Вставало, словно сон забытый. Глухая, смертная тоска,

Как тьмы незримая рука,

Его пригнула, придушила,

И стало горько все, немило.

Одно горело в нем стремленье — Упасть пред кем-то на колени И в чьих-то благостных объятьях Спастись от страшного проклятья. Из жизни вспомнил он былой Свой детский страх перед грозой.

О, как та ночь была страшна, Навеки памятна она!

Проснулся — стекла дребезжат,

За ними молнии горят Огнем слепящим, синеватым,

И вербы старые у хаты Стенают под дождем и гнутся И во все стороны мятутся.

А буря злая ветви крутит,

Ерошит с воем, баламутит И рвет их острыми зубами.

А гром тяжелыми клубами Как будто землю разбивает,

И стонет хатка их, рыдает,

Трясется, словно хворостина.

А он, малец, как лист осины,

Дрожит от страху, плачет, жмется. «Засни, мой мальчик! Гром уймется. Не бойся, милый! Ты со мною!»

И мать горячею рукою Его за шею обнимает;

И к матери он приникает,

И гром уж больше не пугает.

Он спрятан, не страшна напасть.

Ну, а к кому теперь припасть?

Кого просить? Кому молиться?

От смерти как оборониться?…

А может, это так, пустое?

Тревоги никакой не стоит?

Ведь он в груди не чует боли.

В конце концов, все в божьей воле!

И в нем надежда снова тлеет, Отводит страх и сердце греет,

Как солнце землю после бури.

Уж так у всех людей в натуре.

Да лихо это цепким было,

Оно с Михалом не шутило!

Сперва Михал перемогался,

Болезни злой не поддавался,

Потом лечиться начал сам,

Доверясь сельским знахарям,

Пил зелья разные и травы,

Но все ж здоровья не поправил. Зимою к доктору Михала Возили раза два в морозы,

А злая хворь свои занозы

Все глубже в тело запускала:

Ничто ему не помогало.

Лежит он, сумрачный и смутный, Глаза бесцветны стали, мутны,

И в глубину души глядят.

Печален и суров их взгляд.

И мучит горькое сознанье,

Что ты от жизни отрешен,

И, может, уж приговорен,

И близок с нею час прощанья.

Житье ж тащилось, как всегда:

В заботах, в тяготах труда,

То медленнее, то быстрей Тропой пробитою своей.

С порядком этим вечным в ногу Все в доме шли одной дорогой,

И только он под крышей хаты,

Как будто льдинами зажатый,

Один влачит часы свои,

Уж выбитый из колеи.

И то, что ранее, бывало,

Его так сильно волновало,

Теперь душе его недужной Казалось мелким и ненужным.

Над ним стоит судьба немая,

Своих завес не поднимая.