* * * И вот я отворил свое окно и выпустил любовь навстречу стуже, в ночь, полную студено-белых звезд. Потом я стиснул голову потуже, и видел я теней тоскливых рой, охваченный болезненной тоской. Я чуял – сердце превращалось в лед, и мне казалось, что оно замрет. Ночь медленно текла через окно и комнату мою переполняла. Подрагивали тени, аромат полуживых акаций лился вяло. Меня их запах грустно обнимал. Я сожалел о том, что потерял. Я чуял – сердце превращалось в лед, и ждал, что остановится вот-вот. И сквозь окно, куда я упустил тепло и счастье, хмуро ночь глядела колючим взглядом, острым, как игла… Сидел я бледный, все во мне немело. Сгустилась тьма, и аромат пропал, и рой теней все ближе подступал. Я чуял – сердце превратилось в лед,- сейчас оно сожмется и умрет. ЯРМАРКА Ярмарка, гомон, гнездо осиное - будки, лавочки и шатры крыты ветхою парусиною. Хошь – покупай, хошь – так смотри. Пряник сердечком – берите, девушки, а там за крейцер – счастье в кульке. Ребятишки сжимают денежки - мелкие денежки в кулачке. Ходят суровые старые барыни, трогают, щупают, смотрят на свет, ищут себе подходящий товар они - чтоб без износу на десять лет. Лает щенок – от тоски, от обиды ли, что происходит, ему не понять. Дамы в шелках – деревянные идолы. Хочется мять, продавать, покупать. Толпы людей валят по городу, голос свистушек, хохот и спор. В каждом трактире люда-то, гомону, крику-то, дыму-то – вешай топор! Все здесь шумит, покупает, торгуется, пьяные крики срываются с губ. Ветер шалит, парусина волнуется… Ну а мне прицениться к чему б? НА РЕНТГЕНЕ Здесь души не подвергают проклятью, вы не у Фауста в кабинете это рентгеновский аппарат с магической красотой XX столетья ультрафиолетовые лучи проникают здесь в мясо, мышцы и шрамы, тело человека раскрывается, как зашифрованная телеграмма, ибо тело сегодня – это душа, на которой начертано заранее, для чего человек рожден – для счастья или страдания. – Пан доктор, скажите, чем болен я,- в груди как будто свинец и змея. Тело мое лучами своими пронзите, что вы увидели в нем, скажите! – Мне легкие рассмотреть удалось. Фабрика расписала их сажей и дымом. В них свист трансмиссий и шум колес, что кричат о труде твоем невыносимом. Мне легкие рассмотреть удалось, их голод сожрал и туберкулез. Умрешь. – Тяжелое бремя – болезнь и смерть, но то, что во мне, и того тяжелее. Доктор, прошу вас, меня не жалея, тело лучами своими пронзите, что вы увидели в нем, скажите! – Я вижу сердце твое, человек, семя, мечтавшее дать побег, там, в мире, любовью и дружбой согретом, где дети, жена и надежный друг, где можно на хлеб обменять силу рук и есть за столом под солнечным светом. Я вижу сердце твое, человек, и легче ему умереть, чем весь век жить без любви. – Об этой тяжести знаю я сам. Но глубже меня просветите, до дна! Гигантскую тяжесть найдете вы там. С трудом я ношу ее. Кажется мне, мир вздрогнет, когда сорвется она. – Бедняк, я ненависть вижу на дне. * * * На койку немощного свет упал, он под бинты проник, тревожа боль мою. Товарищи идут за справедливость в бой, товарищи идут – все, как один, в строю. На койку немощного свет упал, и дышит на нее из мрака ночи смерть. Но почему идти я с вами не могу? Я пасть хотел в бою, а должен умереть. ЭПИТАФИЯ Здесь Иржи Волькер погребен – любивший мир поэт. Он жаждал справедливости служить, но, прежде чем успел он к бою сердце обнажить, умер двадцати четырех лет. СТАНИСЛАВ КОСТКА НЕЙМАН
ЗИМНЯЯ НОЧЬ Нет, это не земля, а сон, лучистых колдовство ночей под темным пологом небес, на бархатных волнах полей. Нет, это не земля, о нет, но белых музыка дорог,- они, чтоб лить свой тихий блеск, свет звездный ввергли в глубину. Нет, это не земля – она дар бесконечности самой. Морозной вечностью бреду ничтожный я, чудак смешной. ПОЛЕ БОЯ ВНУТРИ НАС |
