Что за присказка: в окошке

в ряд на лавочке стоят

чашки старые и плошки,

а над ними – целый сад!

Сколько лет они калились

в круглом пламени печном,

а худыми становились -

выставлялись под окном.

И не то чтоб было жалко

прогоревших чашек тех -

просто выкинуть на свалку

было совестно – и грех.

Потому любая лавка

привечала свой горшок:

там, где жарилась заправка,

перец тянет язычок.

Вон из медного кувшина

молоко бежит,- снимай!-

Всходят стебли розмарина

и стекают через край.

Что там? Масленица в дымке -

чад идет от сковород -

или блинные поминки? -

В крынке примула цветет.

Уж не саван ли белеет,

не жених ли мнет фату?

Это ветер смерти веет

над петуньями в цвету.

Так и кажется: вернулись

те, что жили – и ушли,

над кастрюлями согнулись,

пламя в плошках разожгли.

И сгорают без остатка

на невидимом огне,

и мерцают, как лампадка,

эти примулы в окне.

И на чистом пепелище -

под окном – цветет погост:

варят умершие пищу

на горячих углях звезд.

То не туча грохотала -

решето в руках летало,

так легко-легко, казалось,

что и рук-то не касалось,

висло коршуном кружащим

над потоком восходящим

в неподвижном небосклоне,

а проворные ладони

с яростью какой-то злой

били, били в бок оглохший,

и метался с криком коршун

между небом и землей.

Это жаркая работа -

очередь из пулемета,

а за нею ходко-ходко

барабанная трещотка,

а потом – пальба иная,

пыль на гумнах подымая,

всюду после обмолота

били в пыльные решета;

и, как все, с веселой злостью

мать моя на сквозняке

отвевала от охвостья

семена в сухом лубке.

Было радостно, не скрою,

все казалось мне игрою,

мне и дела было мало -

решето в руках летало;

может быть, от той свободы

завертелся ритм работы

и пошло иное дело,

музыка везде гремела,

бил тамтам, и там, вдали,

там, где веялась полова,

вздрогнув, я вписал два слова,

рифмы начертал в пыли.

И с тех пор, как бьют в решета,

я и сам стучусь во что-то,

в чьи-то руки и ладони,

и, как будто сам в загоне,

пленник, это я летаю,

мир сквозь сито пропускаю,

все делю наполовину -

на зерно и на мякину,

ощущая мимолетом,

что и я под обмолотом;

а во всех глазах испуг:

не отбился бы от рук.

Шутка ль, решето летает,

но пока его толкают,

бьют в бока и взашей гонят -

слава богу, не уронят;

а когда я долетаюсь,

с пылью белою смешаюсь

и к бокам примерзнет время,

вот тогда прощусь со всеми,

потому что и простится

и отплатится сполна

тем, кто дал охвостья птицам,

а посевам – семена.

Дни. Недели. Месяцы. Годы.

Как сцепились десятилетья?

Как идущие вдаль вагоны?

Может быть. Не могу глядеть я

А опомнись – и нет ни стука,

пробегающего по рельсам,

ни гудка за спиной, ни звука,

затихающего за лесом.

Пролетела дуга стальная,

обдала сквозняком дорога.

Юность, что ли, напоминая,

одуванчик летит высоко?

Тихо-тихо. Не тишь, а пытка.

Завилась на реке воронка.

Заплелась моей жизни нитка -

не распутывай! – тонко-тонко.

Где вы, долгие перегоны?

Где акации вдоль откоса?

Торопливо прошли вагоны.

Пробежали стремглав колеса.

Видно, молодость источилась,

иссучилась по нитке пряжа.

Почему же так покатилась

жизнь моя? И не знаю даже.

Что завязано как попало -

не распутаешь, не помешкав.

Так затягивались, бывало,

на ботинках шнурки при спешке.

Я распутывать не умею

жизни связанной. Только, медля,

озираюсь: а вдруг на шее

затянулась тугая петля?

…Мой Пегас, крылатый конь мой быстрый.

Ржет: «Я здесь! Садись!»

Мечет он из-под подков алмазных

брызги алых искр.

Вскакиваю. Бешеная скорость -

кругом голова!

Мы смеемся и летим, как звезды.

Бездна. Синева.

Вот так вихрь! И в гриву я вцепился -

не упасть бы вниз.

Вниз гляжу. Ликуй от счастья, сердце,

да не разорвись!

Как дитя, которое ласкают,

нежится земля.

Хлопок, гуще, чем ребячьи кудри,

увенчал поля.

Выросли мосты над голубыми

ленточками вод,

все поля железная дорога

в сети рельс берет!

И с небес слетел на землю

добрый мой Пегас.

На какую чудную планету

я попал сейчас?

Средь каких миров мы заблудились

в синеве небес?

Выдержит мое земное сердце

блеск таких чудес?

Я взглянул кругом. Был вечер близок.

В солнечной пыли

я заметил: бесконечным строем

тракторы пошли.

Все строенья в зелени тонули!

что ни дом, то – сад.

Я увидел школу. В ней собрались

тысячи ребят.

В домике качала мать ребенка,

юная сама.

В книжном шкафе Ленина и Маркса

видел я тома.

На меня взглянул с улыбкой мальчик,

и в глазах его

вдруг узнал я своего ребенка,

сына своего.

Это сын мой будущий! Я дома!

И услышал я

речь жены, знакомый милый голос!

– Спи! Встает заря!

И, как солнце, заалела радость.

Друг мой, знаешь ты -

станут после первой пятилетки

явью все мечты!