ЧЕРНОЕ И КРАСНОЕ Округа вся враждебно почернела. Был белым снег, а за ночь – посерело. За далью даль вороний цвет приемлют. В глазах у милой две черных ночи дремлют. от остравской пыли. Черны огни, что из земли добыли. Над черной шахтой черный флаг взовьется. Красна одна лишь кровь, людская кровь, что в этих шахтах льется. ДОРОГА Матери
Теряет поезд колею, На солнце блеск теряют рельсы. Пропажу – как ее найти? Былое – кто вернет из рейса? Дымок теряют поезда В окно втекает небо сине… Равнину поезд потерял, Мать потеряла сына. ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ Бесконечны туннели в Карпатах. Задыхается поезд во мраке, черном, будто бессонные ночи где-нибудь на окраинах Праги. Как сияет снегами равнина по контрасту с печалью туннелей, как она белозубо хохочет - словно женщина в белой постели! Из объятий туннеля дорога ускользает извилистым телом, ослепляет чередованьем ночи с женщиной, черного с белым. НОЧЬ НА КОСОГОРЕ Последний поцелуй, протяжный, словно пульман… Дымком прощально машет паровоз… И колея заламывает руки - утраченные дали!… Куда девалась давняя картина - ровесница развалин Стречно: Колумб в конце пути неведомую землю озирает?… Где ширь земли, что без конца и края?! Где беглецу пристанище найти?! Над омутами лес огруз и загустел… Печаль коровьих глаз… И вечер, льнущий немо. Блеск давних эпопей, непонятых вестей - загадочное небо… Последний поцелуй, такой же мимолетный, как комета… Я облакам приветственно машу и брезжущим – какая даль! – планетам… Где, на каком бугре пасется черный конь? В возок Большой Медведицы впрягайте! Горит рожок в руках у почтаря - турецкий полумесяц выплыл… Явлюсь не вдруг, а как слова за мыслью,- чуть помедлив… Когда погаснут звезды и роса, дрожа, обнимет клевер и петунью, как мушки – вашу челку накануне… ЭПИГРАФ К ОДНОЙ ЖИЗНИ Дырка иа дырке – два башмака, а под ногами – грязь да каменья. Ходит бродяга без кошелька от воскресенья до воскресенья. Будет иначе! В шаткой судьбе нет, кроме веры, другой опоры. Палкою служит она в ходьбе и устрашеньем для пёсьей своры. Если погасят солнце его,- Боже смешной мой, это пустое,- где бедняка найти моего? В желтых подсолнухах, в синем зное. Если ж не песня выйдет, а хрип? - Боже ты мой, и это не новость. Воды текут среди тесных глыб, а в ассонансах звенят на совесть. – Нищенский посох, рычаг творца, и ошельмованный он от Бога. Нет, у поэзии нет конца, как без конца и моя дорога. МОСКОВСКИЙ ВЕЧЕР Так что же я искал под стенами Кремля наедине с его высокой славой? Как выразить, о чем поведал мне сияющий в ночи над строем башен темных огромный алый стяг? От чужаков ли вероломных он стережет покой Москвы? Иль, может, разгоняя мрак, царей поверженных пугает? Внезапно расступаются столетья - старинные полки по камню древнему шагают. Он помнит их. Седая старина над ним сомкнула грозные штыки. И вторит эхом ей кремлевская стена: Гей, гори, костер, гори, высоко в горах гори, до зари юнацкой! * * * Когда людей признаешь в людях, стих будет на устах у всех, и снова смоет половодье весенний лед, осенний снег. О, как убог – себе мы скажем - был век войны, заклятый век: когда поэт не нужен людям, чужд человеку человек. |
