— Ну вот, согласно моим научным расчетам…

— Научным? — переспросила Джулианна.

— Папа, ты нарочно ведешь себя глупо, — указала Кимберли.

Он сохранил насколько мог серьезный вид:

— Я полагаю, что мы можем ожидать окончания этого безумия в следующую пятницу.

— Так скоро? — искренне удивилась Джулианна.

— Именно. Я почти закончил. Осталась всего пара глав, с которыми надо еще повозиться.

— И ты будешь готов ее отпустить? — спросила Джулианна с надеждой, имея в виду Анжелу.

— Да, — ответил он, как нечто само собой разумеющееся.

— Папа, ты обещаешь?

— Обещаю, Тыковка.

Он и в самом деле готов был отпустить свою героиню.

Моргнешь — и…

Окажешься один, за компьютером. Руки лежат неподвижно. Ярость движения, рабочая лихорадка, которую ощущали пальцы, стремление нажимать на клавиши, печатая имена — только лишь их имена — так, как он это делал, — все это давно улетучилось. Питер глядел в белый экран: пустая страница, обрамленная серой рамкой с иконками.

Моргнешь…

Он вспомнил про телефон. Звук-то выключен. Питер протянул руку и взял трубку, провел подушечкой большого пальца по кнопкам, словно от этого легкого прикосновения трубка могла пробудиться и заговорить голосом Дины. Пыталась ли Дина дозвониться еще раз? Питер посмотрел номера, с которых ему звонили. За последнее время — ни одного звонка. Даже звонок Дины не зарегистрирован. Возможно, Питер ответил на вызов слишком быстро. А может быть, ее ярость испугала тонкое устройство.

Снова включив звук, Питер положил трубку возле клавиатуры, слева от себя. Отвечая на звонок, он всегда брал трубку левой рукой. Так выйдет быстрее — если Дина вздумает позвонить ему снова.

Моргнешь…

Внезапно накатила тошнота.

На этот раз были лица.

Незнакомые — Питер никогда не видел этих людей. Они скорчились, присели, как будто на них вот-вот нападут. Чем-то сильно напуганы — страх был чертовски реален, из самой глубины их душ поднимались, вскипая, слезы, а на лицах застыли гримасы боли и ужаса — в этот миг они все как один осознали, что однажды умрут. Эти люди двигались — каждый по-своему, неестественно, неловко, спиной вперед. Однако же они понемногу выпрямлялись, расслаблялись, совершенно не ожидая того, что случится через мгновение. И всего-навсего ждали, когда сменится сигнал светофора.

За окном было темно, и витраж с изображением Девы Марии отражал свет монитора. В таком освещении Пресвятая Дева выглядела привлекательней. Почти как в интимном освещении бара. Время уже далеко за полночь, напряжение после тяжелого дня давно снято, и ты, крошка, слишком долго сидишь рядом со мной у стойки. Он не придет, ласточка. Тобою опять пренебрегли.

Стук в дверь был такой тихий, что Питер не услышал. Он и голос-то едва услыхал:

— Ты работал, и я не хотела тебя отвлекать, поэтому мы с Кимберли перехватили пиццу. Ты голодный?

Питер буквально умирал с голоду.

— Сколько времени? — спросил он.

— Почти восемь. Тебе приготовить что-нибудь?

Что угодно — он на все согласен, лишь бы поесть.

— Тебе не повредит ненадолго прерваться, — мягко заметила Джулианна.

— Да, — проговорил он, наконец обернувшись к жене. Ему хотелось рассказать ей всю правду, объяснить, попросить прощения. Заплакать. — Прерваться — это хорошо.

Что он станет делать, если она уйдет?

— Что, малыш? — спросила Джулианна. — У тебя такой вид, будто ты хочешь что-то сказать.

Как он станет без нее жить?

— Я только…

Он умолк — на столе зазвонил телефон.

Схватив трубку, Питер рявкнул:

— Алло! — И растерялся, потому что телефон продолжал звонить.

Джулианна тоже удивилась.

Они оба повернулись, когда на столе, возле принтера, ожил и громко пискнул факс. Питер им почти не пользовался, однако факс был запрограммирован на ответ после второго звонка. За писком последовало глухое гудение — машина всосала лист бумаги.

Встав на ноги, Питер нагнулся, с тревогой ожидая, что там такое пришло. Чувствуя, что рядом стоит Джулианна, он смотрел, как лист с текстом толчками вылезает наружу.

— Что за?..

Факс был на собственном бланке Питера — с его именем, телефоном, прочими данными. Короткое письмо литературному агенту.

— «С сегодняшнего дня, — вслух прочитала Джулианна, — я отзываю полномочия Майка Левина в качестве моего литературного агента во всех странах мира».

Она бросила на мужа озабоченный взгляд, когда он вытащил лист, желая узнать, что Майк на это ему ответил.

Буквы были внизу страницы, под письмом, — крупные, черные, жирные.

Подземка его пугала.

Страшили не сами вагоны или скверный запах метро — нет. И не существа, которые, как он полагал, бродят ночами по туннелям: зомби с наполовину сожранными лицами, которые на миг прижмутся лбом к стеклу снаружи — лишь на мгновение, так что успеешь их заметить и решить, что тебе мерещится всякая погань; да только на стекле остается кровавое пятно — свидетельство, что тебе не помстилось. И не пассажиров Питер боялся. Тех, что набиты как сельди в бочке, но не могут друг дружки коснуться — ни в коем случае, нельзя! — они не чувствуют чужих прикосновений, они вообще боятся чувствовать и избегают чужих пустых взглядов.

Его пугало стремительное движение вперед, непонятная скорость, свист воздуха, какие-то щелчки, бег наперегонки с другими поездами.

А что, если поезд так и не остановится? Что, если он не сможет остановиться? Да заметит ли это хоть кто-нибудь?

Питер ехал на поезде номер 6 от Астор-плейс до Пятьдесят Девятой стрит. Он предпочитал обычный поезд, не экспресс, и не понимал тех, кто ехал на «шестерке» до Юнион-Сквер, затем пересаживался на четвертый скорый и ехал две остановки до Пятьдесят Девятой. Питер считал, что если уж сел в поезд, то и езжай в нем, куда тебе нужно.

А экспрессом он вообще никогда не ездил.

— У тебя не хватает мужества сказать мне лично?

С искаженным лицом, разъяренный Майк Левин отвернулся к окну. Окна в гостиной его квартиры простирались от пола до потолка, и с высоты сорок восьмого этажа открывался такой бесподобный вид на город, что за него было не жаль умереть. Такой же вид открывался из окон Ричарда в романе «Анжела по прозвищу Ангел» — Питер не сумел придумать ничего краше этого.

— Я на тебя работаю с твоего самого первого рассказа, — проговорил Майк, и голос его вибрировал от гнева. — Я полагал, мы друзья.

Питер сидел на диване, вертел лист бумаги так и сяк. Его собственная «шапка», подпись. Только вот слова не его.

— Я это не посылал, — сказал он.

— А кто же? — буркнул Майк.

— У меня есть предположение, но сомневаюсь, что ты мне поверишь.

Майк обернулся от окна. Возможно, искренность, с которой Питер на него смотрел, утихомирила его возмущение. Майк смягчился: похоже, ему хотелось поверить другу.

— Попытайся меня убедить, — предложил он.

Они стояли на балконе. Майк облокотился о перила, глядя вдаль, на небо и силуэты домов, а Питер жался к стене, ощущая ее спиной. Так ему было спокойнее.

— Питер, ну черт возьми! — с сердцем воскликнул Майк. — Ты не даешь мне даже одним глазком взглянуть на текст, но показываешь его смазливой дурище, которую трахаешь. — Он осуждающе покачал головой, постукивая кончиками пальцев по перилам. — О чем ты только думал?

— Она всего лишь в рот взяла, — тихо отозвался Питер.

— Чего?

— В рот, говорю, взяла, — повторил он. — Один раз. Больше ничего и не было.

— И ты не мог сказать «нет»? — Майк обернулся к нему. И поспешно добавил заговорщицким тоном, от которого у Питера скулы свело: — Я не к тому, что у меня самого получилось бы отказаться.