Он взрезал один из конвертов — с виду очень официальный, бежевого цвета, и шрифт такой серьезный — и вынул вложенный лист бумаги. Тьфу, черт! Просроченный счет. Как это Питер про него позабыл? Где была его голова?

Вот только этого ему не хватало — после всего, что произошло в Мэдисоне.

Он рассердился.

И опечалился.

Тряхнул головой, засунул счет обратно в конверт, а конверт — в стопку других писем, решительно вычеркнув его из памяти. Убрал — и тут же позабыл, словно ничего и не было.

И без того достаточно сумятицы и беспорядка — в его мыслях, в жизни, да и в кабинете тоже. Куда ни глянь — повсюду какие-то безделушки, клочки бумаги, записки. Питер делал всяческие записи для прошлой книги, для нынешней, для тех, что еще только будут когда-нибудь написаны. А за одним из шкафов был тайник, устроенный предыдущим жильцом. Самый настоящий тайник, как в старом доме с привидениями; в нем хранились счета и налоговые декларации десятилетней давности. Кроме того, в кабинете стояли книги — от пола до самого потолка. Здесь было все, что Питер когда-либо читал или намеревался прочесть в скором будущем. И все издания «Анжелы по прозвищу Ангел»: дешевые книжицы в бумажной обложке соседствовали с переводами на немецкий, французский, японский.

Питер оглядел полку, занятую «Анжелой». На нее первым делом падал взгляд, когда входишь в кабинет. Из плотного ряда томов Питер извлек самое первое издание — книгу, которая была у Дины.

В задумчивости пролистав страницы, он глянул на посвящение: «Джулианне и Кимберли». И на страницу, где он выражал благодарность разным людям — главным образом тем, кто снабжал его необходимой информацией для романа. Список имен был куцый — многих и многих в нем не хватало, черт бы их всех побрал.

Виновные предпочитали оставаться неназванными.

Теперь он понял, почему.

В то время он ощущал себя намного моложе.

Сколько лет назад это было — четыре года? А кажется, что гораздо раньше… или же только вчера. Питер наконец созрел для того, чтобы бросить писать статьи в криминальную хронику. Он долго рассказывал читателям о том, с какой легкостью в Нью-Йорке убивают. Затем ему пришлось написать, с какой легкостью погибли сотни людей в тот памятный день в сентябре 2001 года. Быть может, именно это его и пробудило: беззвучные обильные слезы многих тысяч скорбящих растворяли его самодовольство. Возможно, в тот день какая-то частица его души умерла, а другая, наоборот, возродилось. За годы работы журналистом в «Нью-Йорк таймс» Питер сочинил несколько рассказов — успел накропать где-то среди ежедневных статей о насилии и святотатстве. Их даже напечатали, и кто-то их даже читал. Один из рассказов прочел его литературный агент Майк Левин, который при первой встрече с разгону спросил:

— Вы сейчас работаете над романом?

Роман? Питер мечтал об этом, но… Где время-то взять? Сколько это займет — полгода, год? Правда, у них с Джулианной были кой-какие накопления, а ее работа давала стабильный доход. К тому же какая будет экономия, если не отдавать Кимберли в детский сад…

И он рискнул. Да и Джулианна его подтолкнула.

— Я не хочу, чтоб ты однажды оглянулся назад и спросил: «А что было бы, если бы?» — сказала она тогда.

Питер тоже не хотел бы оглянуться на прожитые годы и задать себе этот вопрос.

Собирать информацию оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Не физически тяжелее, нет, — это отнимало душевные силы.

Полицейские, с которыми он в бытность свою журналистом поддерживал приятельские отношения, не очень-то стремились помочь. Юные проститутки, изрядно побитые жизнью, рассказывали невнятно, словно желали за неразборчивой речью скрыть боль от незаживших ран. Наркодельцы и сводники в жизни оказались куда страшнее, чем на телевизионном экране. Страшнее и злее, и их револьверы нагоняли куда больший трепет.

С Джеффри Холливеллом Питер встретился холодным мартовским днем. Небо было ясным и пронзительно-синим. Сильный ветер бил в лицо, с каждым порывом пробирал до костей, как будто не желал подпускать Питера к трехэтажному роскошному особняку в Вест-Виллидж.

Быть может, ветру было ведомо будущее.

— Ты там особо на роскошь не смотри, — предупредил Майк Левин. — Держись смелей, и пусть она тебя не подавляет. Холливелл свою лачугу получил в наследство, а не заработал потом и кровью.

«Так-то оно так», — думалось Питеру, когда он подошел к огромной двери из черного дуба и надавил на кнопку звонка. Звон раскатился окрест, точно звон колоколов собора Нотр-Дам в Париже. Не столько роскошь, сколько жуть.

Холливелл оказался на несколько лет моложе Питера. Худощавый, в элегантнейшем черном костюме, он то и дело посматривал на часы, которые стоили больше, чем Питер зарабатывал в «Нью-Йорк таймс» за полгода. Мебель в доме была Питеру знакома: он видел ее на рекламных фотографиях в родной газете. Питер с Джулианной не уставали спрашивать друг дружку:

— Ну кто же покупает такую дорогущую мебель? Итальянский диван из натуральной кожи за двенадцать тысяч долларов!

Вот теперь Питер понял, кто покупает.

А еще он сделал открытие: упомянутый диван был ничуть не удобнее того шведского за четыреста долларов, что стоял у него дома. Жестковат и вдобавок лишен индивидуальности. В целом похож на самого Холливелла. Тот сидел напротив Питера, а их разделял обширный кофейный столик из темного стекла, которое держала на руках обнаженная бронзовая девушка.

Холливелл вырвал из переплетенной в кожу записной книжки листок и по памяти написал телефонный номер:

— Его зовут Рауль Сантьяго, — перегнувшись через стол, он подал листок Питеру.

— Вы его предупредите, что мне нужно?

— Рауль будет ждать вашего звонка. У него есть все, что вашей душе угодно.

— Мне нужна только информация, — напомнил Питер.

— У него есть лучшие наркотики, — проговорил Холливелл, как будто не слышал слов гостя — или не слушал, что ему говорят. Он разглядывал Питера, словно желая разгадать, что им движет. — Самое лучшее оружие и лучшие девочки. — На лице мелькнула кривая, страшноватая улыбка. — Девочки у него молоденькие, свеженькие, если вы до таких охотник. Ну или коли вам любопытно.

— Мне нужна информация, — повторил Питер, — больше ничего. — Ему хотелось поскорее убраться отсюда.

А еще хотелось броситься на Холливелла и задушить. Тот лишь насмешливо хмыкнул и отвел взгляд, потеряв к Питеру всякий интерес. Казалось, гость ему жалок и смешон и находится настолько ниже его, Холливелла, что не заслуживает даже усмешки.

Питер запомнил этот взгляд. Он описал его в своей книге; но, что еще важнее, он понял, как под таким взглядом ощущала себя Анжела.

По крайней мере ему думалось, что он понял.

— Да, — Холливелл поднялся, показывая, что разговор окончен. — Майк так и говорил: информация.

— Я тут подумала: не заказать ли нам обед из ресторана?

Голос Джулианны прозвучал у Питера из-за спины, от двери кабинета. Он живо представил себе, как она стоит, облокотившись плечом о косяк, — и в комнате, и одновременно снаружи. Представил соблазнительный изгиб тела жены, ее обозначенное под одеждой бедро, на которое он непременно положил бы ладонь, если бы вздумал сейчас ее поцеловать.

В голосе Джулианны прозвучали усталые нотки, когда она добавила:

— Может быть, из китайского? Как ты насчет этого?

Сидя у стола в кресле, которое он купил, чуть только решил попытать счастья с написанием романа — специальное кресло из Чехословакии, с особо удобной спинкой, чтобы при долгой работе не болела спина, — Питер кивнул, не оборачиваясь. Встретиться с Джулианной взглядом было бы слишком тяжело.

— Я — за, — ответил он, всегда согласный на китайскую кухню.

Китайская кухня и пицца — совершенно бездумная еда. Самое то, когда работаешь над книгой, потому что не о еде же думать в такое время. А Питер, хоть и вернулся домой всего несколько часов назад, уже включил компьютер и открыл папку с «Прекрасной ложью», желая начать доработку сейчас же, как будто роман не мог ждать больше ни единого дня. Словно работа над книгой очистит душу автора, который кругом виноват.