Она поблагодарила его нежным поцелуем.

— Тогда до следующей пятницы, — сказал он.

— Конечно, — отозвалась она.

Лимузин высадил Анжелу за квартал от ее дома, и она явилась домой за пять минут до крайнего срока; по пятницам и субботам ей разрешалось отсутствовать до одиннадцати. Черное платье лежало в объемистой сумке, а на Анжеле были джинсы и короткая блузка, оставляющая открытым живот. Волосы она стянула в хвост на затылке, на запястье болтались дешевые браслеты. На губах — никакого излишества, всего-навсего гигиеническая помада.

Войдя в квартиру, Анжела прямиком устремилась на кухню, к холодильнику, как всегда по пятницам и субботам после работы. Мать сидела на диване в гостиной и смотрела по телевизору местные новости.

— Как тебе фильм? — спросила она.

— Хороший, — откликнулась Анжела из кухни и поморщилась, обнаружив в холодильнике пустые полки и одинокую бутылку питьевой воды. Обидно, что не заказала «тирамису» в «Ривер кафе». Она заглянула в гостиную: — Я пошла спать.

— Спокойной ночи, — пожелала мать.

За последние несколько дней это был их самый длинный разговор.

Первое, что бросалось в глаза, был витраж — сложный, состоящий из множества мелких элементов. Овальное изображение Девы Марии окружено белым цветом. Пресвятая Дева выглядела спокойной, почти безмятежной, хотя и несколько озадаченной. Ее руки молитвенно сложены, она молилась о чьей-то душе — возможно о своей, потому что иных верующих и след простыл.

Анжела заперла дверь спальни, швырнула сумку на постель, скинула туфли и повернулась к сделанному «под старину» столу, над которым висели полки с богатой коллекцией плюшевых медвежат. Анжела собирала эту коллекцию с детства, когда у нее и выбора-то не было — медвежат ей дарили, и все тут. Они ей были ни к чему, и Анжела мужественно стискивала зубы и вымучивала улыбку, получая новую игрушку на каждый свой день рождения или Рождество. Однако сейчас она дорожила их плюшевыми тельцами до последнего их шовчика и стежка.

Анжела сняла самого крупного медвежонка, который важно сидел по центру на верхней полке. Его звали Господин Зеленые Штаны, и был он толстый, бежевого цвета, в комбинезоне, а в лапах держал маленькую трубку из кукурузного початка. Анжела перенесла его на постель и уселась прямо под изображением Девы Марии.

Достав из сумки полученные от Ричарда деньги, она пересчитала хрусткие купюры, как будто именно в этом крылось истинное удовольствие. Потом расстегнула комбинезон Господина Зеленые Штаны и потянула ткань на брюшке, где виднелись стежки, которыми в свое время был зашит разошедшийся шов. Скрип разнимаемой «липучки» показал, что стежки — всего лишь маскировка. Сунув руку вовнутрь, Анжела извлекла наполнитель — ватные шарики, запорошенные опилками. Затем она достала пачку сложенных вдвое купюр, толщиной она была уже с ее собственный кулак. Стянутые резинкой сотенные бумажки, новенькие, хрустящие. Сняв резинку, Анжела добавила к накопленному сегодняшний улов. Снова перетянула пачку резинкой и упрятала медвежонку в брюшко.

Водрузив Господина Зеленые Штаны обратно на его почетное место, Анжела включила музыку. Грянула песня номер один этой недели; совершенно естественное дело — что еще стала бы Анжела слушать? Она вытащила из сумки платье и лихо протанцевала с ним по комнате, как с партнером и другом. Шелковый лоскуток был в курсе всех ее недавних дел. Затем Анжела открыла небольшой книжный шкаф и сдвинула в сторону часть задней стенки, за которой оказался тайничок. Туда-то, в темноту, и отправилось платье. Задняя стенка стала на место, а дверцу шкафа Анжела захлопнула ногой.

Громко напевая, она разделась и накинула просторную футболку, служившую ей ночной рубашкой. Футболка была коротковата и не прикрывала ягодиц. Ничуть не стесняясь, Анжела протанцевала в ванную, плеснула водой в лицо. Затем принялась чистить зубы, двигая щетку и качая головой в такт с ритмом песни. Вдруг вспомнилось, чему ее учили в раннем детстве. Как верны эти поучения в случае с Ричардом! Известно же, что ему всего больше нравится.

Анжела засмеялась и чуть не подавилась зубной пастой.

В ушах звучал голос матери: та всегда требовала, чтобы Анжела чистила зубы перед сном.

Особенно если недавно поела.

Столь громких аплодисментов он не ожидал.

Впрочем, Питер Робертсон вообще понятия не имел, чего ожидать.

Юная актриса, исполнявшая роль Анжелы, вышла из-за кулис и встала на фоне декораций, которые изображали ее спальню. Декорации были простенькие: три стены без потолка, пол спальни тянется до самого края сцены, зато витраж с Пресвятой Девой изображен в точности. Актриса низко кланялась, а в зале отчаянно хлопали и кричали «Браво!». Один из зрителей поднялся с места, за ним встал другой, и затем уже весь зал рукоплескал стоя. Лицо актрисы светилось от радости, на глазах выступили слезы, и девушка крепко прижимала к груди подаренный букет цветов.

К ней подтянулись остальные актеры, взялись за руки и принялись дружно кланяться зрителям. Рядом с исполнительницей роли Анжелы стояли артисты, игравшие в спектакле ее родителей.

Последним на сцену вышел сценарист, он же режиссер спектакля. Сэм Фридман, дородный мужчина с длинной встрепанной шевелюрой, как у Эйнштейна, и с глупой улыбкой на лице. Всю свою жизнь он прожил в Мэдисоне, не помышляя о переезде в другой город. Не было в его душе стремления достичь чего-то большего. Зачем? Мэдисон — его дом. Вне Мэдисона жизни нет.

Сэм поднял руки: дескать, довольно восторгов. Аплодисменты утихли. Тогда он протянул руки к залу и пошевелил пальцами, как будто приглашая зрителей похлопать еще. Затем отер со лба воображаемый пот, смеясь и преувеличенно отдуваясь:

— У-у-уфффф!

Он явно переигрывал и столь же явно наслаждался своим присутствием на сцене.

— Обычно, — заговорил Сэм, — когда мы в Театре на Уилли-стрит ставим спектакль по книге или фильму, в самый разгар работы приходит письмо от какого-нибудь адвоката — и спектакль умирает, не родившись.

В маленьком зале хохотнули, словно зрители тоже получали эти самые письма, что давало им право приобщиться к элитарному искусству, к театру для избранных, чрезвычайно далекому от Бродвея.

— На сей раз такого не случится, — продолжал Сэм. — Питер Робертсон, автор романа «Анжела по прозвищу Ангел», любезно дал свое согласие, чтоб мы ставили по его книге пьесу. Почему? — Режиссер-сценарист пожал плечами. — Точно не знаю, однако я уверен, что он тоже заслуживает аплодисментов. — Сэм указал на четвертый ряд, в центр зала, где сидел Питер: — Питер, поклонитесь.

Большинство голов повернулись, по рядам прокатился удивленный гул голосов, словно присутствие автора в зале было чудом из чудес, и вдруг публика взорвалась приветственными криками, которые заставили его подняться на ноги.

Выпрямившись во весь свой немалый рост, Питер ощутил себя неуклюжим и нескладным. Он смутился и не решился даже поднять руку, чтобы помахать залу. Как большинству писателей, аплодисменты были ему в диковинку. Питеру привычней было сидеть за компьютером по шесть — восемь часов в день, создавая нечто осмысленное и развлекательное из тех путаных историй, что роились у него в голове. Обычное дело — стучать по клавиатуре в своем собственном доме, где все так привычно и удобно. А в свет Питер выбирался нечасто.

Повернувшись, он снова, уже в который раз, встретил взгляд загадочной незнакомки. Она не спускала с него глаз с той самой минуты, когда Питер приехал в маленький театрик города Мэдисон в штате Висконсин и его с королевскими почестями встретили Сэм и дама-администратор по имени Клара.

Впервые он увидел эту молодую женщину, когда она сидела на уличной скамье у окошка билетной кассы, скромно сложив руки на коленях. Миниатюрная, вся в черном, похожая на печальную готическую принцессу, с большущими зелеными глазами. Питер вспомнил, что в первый раз поймал ее взгляд, когда шагал по дорожке к театру. Тогда она быстро отвела глаза, чуть улыбнулась, и с ее алых губ слетел легкий вздох.