— Ты уж напоминал. Много раз.

— Это полезно повторять. Нет таких проблем, с которыми я не справлюсь.

— Чудотворец.

— Абсо-черт-побери-лютно, — усмехнулся Майк и заговорил непосредственно о деле: — Когда я увижу текст?

— Я наполовину закончил последний вариант. Дай мне еще неделю — дней десять.

— Так скоро?

— Все целиком и принесу, — обещал Питер.

Майк проводил его в приемную, похлопал по плечу. Вполне дружеский жест.

— Мы с тобой уже тысячу лет никуда не ходили, — сказал он.

— Да уж, — согласился Питер.

Не то чтобы ему этого не хватало — вовсе нет. Поход с Майком — удовольствие во вкусе Майка, а у Питера душа к таким развлечениям не лежала.

— Давай-ка мы с тобой купим пиццу, — предложил агент проникновенно, — надеремся до поросячьего визга…

— …и закончим вечер в клубе «Скорз»?

— Ты читаешь мои мысли, — произнес Майк довольно.

Он улыбнулся Питеру — слегка напряженной, но дружелюбной улыбкой.

— Это один из путей, — сказал тот.

Когда прозвенел звонок и заглушил полицейскую сирену, удалявшуюся в неизвестном направлении по Одиннадцатой Вест-стрит, на фоне каменных монастырских стен разлилось синее в клеточку море.

Дети, посещавшие школу при монастыре Святой Оливии, с первого по пятый класс, ринулись на свободу с громкими криками — то были их собственные песни освобождения. Кимберли была среди них, по-прежнему с желтым пенопластом на голове. Она обнаружила отца возле старых кованых ворот. Он смотрел вниз, избегая неприязненных взглядов матерей и нянь, которые, как и он, пришли забрать детей из школы. Должно быть, они не могли простить Питеру, что он написал «Анжелу по прозвищу Ангел», как будто он самолично выдумал всех на свете пятнадцатилетних проституток.

Чтобы не видеть осуждения в чужих глазах, Питер ковырял черную, пошедшую пузырями краску на воротах. Предполагалось, что краска защищает ворота от ржавчины, но там, где она вспучилась, ржавчины было полно. Интересно, сколько раз эти ворота красили? А эти слои черной краски — что они защищают больше: железо или ржавчину?

Он поднял взгляд, когда к нему подбежала Кимберли. Питер поймал дочь в объятия и поднял высоко в воздух:

— Только не говори, что ты весь день так и ходила с этой штукой на маковке.

— Ага, — Кимберли захихикала, — не скажу.

Смеясь, Питер чмокнул ее в лоб, при этом сам стукнулся лбом о желтый пенопласт. Затем он бережно поставил дочку наземь и взял за руку:

— Как прошел день? Удачно?

— Удас-сно, — подтвердила Кимберли, свистя дыркой от выпавшего переднего зуба. — У нас была контрольная, и я все слова написала правильно.

— Молодец!

— МО-ЛО-ДЕЦ, — проговорила Кимберли нараспев, без ошибки в безударных гласных. — И знаешь что?

— Что?

— Сестра Бернадетта сказала, мне можно привести тебя показать и рассказать.

— Ну и когда это будет?

— Через две недели от сегодня.

— До той поры я непременно отправлю свой писательский костюм в химчистку, чтобы он был готов к сроку.

Кимберли засмеялась:

— Глупый ты, папа.

— Я знаю.

Матери и няни больше не смотрели на Питера — они уже разобрали детей и повели по домам. Лишь качали головами, когда проходили мимо. То ли не одобряли его, то ли отрицали что-то, ему не известное. А быть может, чему-то сочувствовали.

Питер и Кимберли уходили от школы последними. Как обычно, никуда не торопясь. Тем более не стоило спешить в такой славный денек, как этот. Ранняя осень: еще многое напоминает о лете, и деревья не все пожелтели.

Она наблюдала с другой стороны улицы. Курила, наслаждаясь каждой затяжкой. До чего же неуютно ей стало в Нью-Йорке с той поры, как в городе запретили курить в общественных местах. Это положило конец ее виски с содовой под пару сигарет в любимом баре после какой-нибудь особо тяжелой смены. Она пыталась получить свое удовольствие дома, но оказалось, что это совсем не то же самое. Дома виски с сигаретой были знаком отчаяния, одиночества. А Пола Росси, в свои сорок с лишним, дважды разведенная, и без того чувствовала себя достаточно одинокой.

Она стояла, прислонившись к машине, и провожала Питера взглядом, пока он не исчез за углом. Докурила сигарету, бросила окурок на землю и загасила, раздавив ногой. Только-только забралась в автомобиль — ничем не примечательный «Форд» — как радио в машине рявкнуло:

— Два-одиннадцать, вооруженное ограбление…

И адрес — в трех кварталах к северу от места, где стоял ее «Форд».

— Еду, — сообщила детектив первого класса Росси неизвестно кому — кроме нее, в машине никого не было, и никто ее не слышал.

Подумала, что в последнее время много разговаривает сама с собой. Покачала головой. Не признак ли это, что она вот-вот потеряет эту самую голову? Последний муж утверждал, что уже потеряла. Детектив Росси прилепила на крышу машины полицейский проблесковый маячок на магнитной подставке и поехала на место преступления, больше ни с кем не разговаривая. Даже сама с собой.

Готовить он решительно не умел. До женитьбы, в студенческие времена, готовка означала, что не надо тратить деньги даже в самой дешевой и отвратительной забегаловке, а можно купить на распродаже лапшу по доллару за пять упаковок, сварить ее, слить воду, сдобрить солью или перцем или еще чем-нибудь, что найдется в хозяйстве. Однажды Питер полил лапшу кетчупом из крошечных пакетиков, которые он прихватил из киоска, где торговали хот-догами, в надежде, что получится нечто вроде спагетти с красным соусом. Ничего похожего не вышло.

Если у него в бумажнике заводилось хоть несколько долларов, он предпочитал есть вне дома. Кусок пиццы, самый дешевый гамбургер в Макдоналдсе, что угодно — все лучше, чем подойти на кухне к плите. Ну не было у него способности готовить! Он даже воду не умел толком вскипятить: дважды уходил с кухни, поставив чайник на плиту, садился в кабинете работать — и возвращался через несколько часов, когда чайник из нержавеющей стали уже стоял, раскалившись докрасна. После второго случая Питер бросил пить чай.

— Удивим маму? — спросил он дочку, надев кухонную рукавицу и вооружившись большой деревянной ложкой.

— Папа, ты не заболел? — поинтересовалась Кимберли в ответ.

Питер засмеялся:

— Тыковка, я отлично себя чувствую. Как никогда.

Запищал таймер — надоедный электронный писк, пробивающийся сквозь любой шум. Питер ткнул кнопку, чтобы его отключить. Таймер продолжал пищать. Он снова нажал кнопку; несмотря на то что на ней значилось «Выкл.», таймер и не подумал умолкнуть.

— Не на ту кнопку жмешь, — со знанием дела заметила Кимберли и нажала кнопку «Вкл.». — Вот так.

Пронзительный писк смолк.

Питер лишь плечами пожал: его пониманию такие чудеса были недоступны. Он открыл духовку.

Кимберли заглянула в нее — там клубился густой дым — и состроила гримасу:

— Это что?

— Макаронная запеканка, — объяснил Питер. — Ну разве не превосходно выглядит?

— Ты хочешь, чтоб я ответила? — Кимберли снова поморщилась, потому что в свои шесть лет она совершенно точно знала, что спагетти выглядят иначе.

Джулианна улыбнулась, когда поднесла ко рту вилку, осторожно откусила то, что когда-то было сыром.

Питер попробовал и скривился.

Кимберли сразу отодвинула тарелку, не став и пробовать.

— Право же, милый, — сказала Джулианна, — главное — благой порыв, а не результат.

По такому принципу они и жили: придавая огромное значение милым мелочам. Всякого рода сюрпризам и подаркам, сделанным от души. То Питер дарил жене коробку конфет с шоколадным суфле, когда она проигрывала дело в суде. То Джулианна притаскивала мужу какую-нибудь несуразную ерундовину, ненужную ему, но смешную. Еще, например, он предоставлял ей выбрать, какой фильм смотреть, — или наоборот, Джулианна отдавала ему это право; а то и вовсе они решали не идти в кино, а отправлялись на прогулку в Сентрал-Парк по первому зимнему снегу. Они старались как можно больше времени проводить друг с другом, тщательно планировали, как его провести, и пункт «Побыть вместе» неизменно оказывался первым в списке необходимых дел.