Он не мог спать. Слишком страшно было бы видеть сны. Поэтому он вновь сидел перед монитором, положив руки на клавиатуру. Но на сей раз его палец крепко жал клавишу delete.

Слова, которые он только что набрал, исчезали в обратном порядке: А-Л-Е-Т-О-Х пробел Е-Н пробел М-Е-С-В-О-С пробел А-Л-Е-Ж-Н-А пробел. Палец с силой ударил по клавише последние четыре раза: О-Г-Е-Ч. Хрен тебе, вдохновение, которого Питеру так не хватало.

С тем же успехом можно было обвинять свой компьютер.

Питер с отвращением потряс головой, глядя в пустой белый экран. Осталось лишь название главы. Но с названиями глав у него никогда не было затруднений. Если бы романы можно было создавать из одних заголовков, у Питера уже набралось бы полтора десятка книг. Беда была со строчками, которые шли после, заполняли пространство от одного заголовка до другого.

Он сильно оттолкнулся от стола и далеко отъехал в кресле, чуть ли не до противоположной стены, и остался сидеть сгорбившись, не заботясь ничуть об осанке.

Чего не хватает?

Когда его осеняло при работе над первой книгой, он тут же заносил что-нибудь — мысль, фразу, сравнение, длинную цитату — в записную книжку, с которой не расставался.

Так чего же сейчас не хватает — вдохновения? Или записной книжки?

Питер ничего не записывал для «Прекрасной лжи», все хранил в голове. По крайней мере старался хранить — когда голова была ясной, а не когда в ней сплошной туман. Но в такое время, как сейчас, все рейсы из-за тумана отменялись.

Он не желал признавать, что работа застопорилась. Питер вообще не верил в то, что у настоящего писателя может стопориться работа. По его мнению, это всего лишь отговорка, которой прикрывают либо собственную лень, либо осознание, что ты просто-напросто не писатель.

Быть может, старое вдохновение поможет родиться новому? Питер подъехал в кресле к тайнику, прижал полку шкафа коленом. Раздался щелчок, дверца выдвинулась на несколько дюймов. Тогда Питер нагнулся и отодвинул показавшуюся задвижку.

Сполз наконец с кресла, опустился на одно колено и сунул руку в тайник, чтобы достать старую записную книжку. Она лежит на коробке, где у него хранятся все материалы для «Анжелы по прозвищу Ангел» и черновики романа.

Он ее совсем недавно видел, доставал, перекладывал.

Однако записной книжки на месте не оказалось.

Питер лежал в постели. Он давно уже вырос и думать забыл о кошмарах и чудовищах, которые таятся под кроватью у любого ребенка. Сейчас его не тревожила даже пропавшая записная книжка и застопорившийся роман. Бог с ним со всем: ему просто-напросто хотелось выбросить их из головы и спокойно уснуть.

Он повернулся на бок. Из поля зрения исчез относительно далекий потолок, взгляд сфокусировался на ночном столике рядом с кроватью. Глаза болели. Пожалуй, необходимость надевать очки для чтения не то что не за горами — она уже стоит на пороге. Самый мелкий шрифт в газете или на какой-нибудь упаковке уже вовсе не разобрать, как ни вглядывайся.

На ночном столике Питера лежал браслет Джулианны. Внутри увешанного амулетами кольца стояла крошечная рождественская елка, сделанная вручную из серебра, украшенная малюсенькими изумрудами и рубинами. Она чудесно поместилась внутри браслета, когда Джулианна сняла перед сном свое любимое украшение и положила на столик мужа. В темноте казалось, будто елка пустила корни и прямо так и растет из столика. Рядом с ней, опрокинувшись на бок, как после ужасной аварии, лежала моделька старого английского кабриолета — не то MG, не то «Триумф», не поймешь — такая машинка была миниатюрная.

Ко всем этим древностям Питер добавил одну на свой выбор: книгу в твердой обложке, раскрытую примерно на середине, где на странице рукописным шрифтом были крупно напечатаны слова: «Я тебя люблю». Со своего места, если не поднимать голову с подушки, Питер не мог их прочитать, но он точно знал, что слова там есть, — точно так же, как и браслет, который Джулианна каждый вечер выкладывала на столик Питера перед сном, — и они всегда там будут.

Питер отлично себе представлял действия жены. Вот она сидит на краю постели в своей крошечной белой маечке и стрингах, упершись пальцами ног в пол, а ступни выгнуты, и спина тоже. Джулианна потягивается и затем снимает браслет. Кладет его на столик мужа — не в виде небрежной кучи серебра, но аккуратным кружочком, как в витрине ювелирного магазина, где ее дед впервые увидел этот браслет и купил для своей юной невесты, приехавшей в Америку из другой страны; а потом он дополнительно покупал подвески-амулетики — знаки своей любви. Вот Джулианна откидывается назад, прячет свои длинные восхитительные ноги под одеяло, подкладывает под спину подушку, берет со столика журнал или книгу и ждет, когда Питер придет ложиться.

Однажды он поинтересовался у жены, почему она всегда кладет браслет на его ночной столик, а не на свой.

— Потому что если проснусь среди ночи, — ответила Джулианна, — то сразу увижу вас обоих.

Возле ее браслета стоял телефон с радиобудильником — вещь, которую Питер хранил еще со студенческих времен. Радиосигнал это устройство принимало отвратительно, сколько Питер ни двигал по шкале ярко-оранжевый ползунок, тщетно пытаясь поймать хоть какую-нибудь станцию, чтобы по утрам его будила музыка или человеческие голоса, а не скверный надоедный писк. Табло электрических часов светилось голубым так ярко, что можно было читать в темноте. Джулианна много раз предлагала заменить малополезную штуковину чем-нибудь более современным, но Питер не соглашался. Он сроднился с нелепой штукой, как со старой любимой рубашкой или джинсами, и сил не хватало ее выбросить.

Ему всегда было нелегко расставаться с вещами.

Обычно прогулка с Гручо рано поутру проясняла голову. Питер с лабрадором проходились по парку Томкинс-Сквер, затем шли еще куда-нибудь — куда пес вел хозяина. Однако сегодня он отчего-то сразу повернул домой.

Свернув с авеню А на Десятую стрит, Питер заметил Дину аж за целых три дома. Она сидела на ступенях, ведущих к парадной двери: на третьей ступеньке снизу, на дальнем краю лестницы, чтобы никому не мешать. Дина смотрела, как Питер идет по улице, словно ей заранее было известно, с какой стороны он появится. Она улыбнулась, затем поднялась, расправила несуществующие складки на юбчонке, которую и заметишь-то не сразу, — такая она была короткая.

«Почему с Диной так получается?» — подумал Питер, остро жалея о том, что не может спрятаться, или умереть, или в мгновение ока исчезнуть. Если он сам ее создал, отчего ему никак не удается от нее избавиться?

— Привет, — поздоровалась Дина.

Питер кивнул ей в ответ.

— Только не говори, что ты уже прочитала, — сделав над собой усилие, пробормотал он, надеясь, что Дина пришла поговорить о романе.

Вдруг у нее появилась мысль, услышав которую, Питер прямиком кинется к компьютеру и примется работать как одержимый?

Однако Дина огорошила:

— Да я и читать не начинала. Еще не готова. Мне прежде нужно кое-что сделать.

Питер насторожился, напрягся. Испугался так, словно к затылку приставили пистолет. Как будто вооруженный грабитель подловил его на безлюдной улице и требует… даже не денег, а, скажем, бутылку холодной воды — а у Питера, конечно, ее нет, и раздраженный преступник сейчас спустит курок, и никто не спасет, не услышит…

— И что же ты хочешь сделать? — спросил он, совершенно не желая это знать.

— Извиниться, — удивила его Дина.

Какая великая сила таится в раскаянии, в простых словах: «Извините меня». С их помощью люди покупают свободу — главным образом от самих себя, сбрасывая бремя вины.

Питер не успел что-либо ответить: входная дверь отворилась, и показалось знакомое лицо. Жизнерадостности в нем не читалось, дружелюбия тоже, и не скажешь, что его обладательница рада видеть Питера. Просто знакомое лицо, ибо миссис Вотерс жила тут еще до того, как Питер сюда переехал. Она жила в этом доме еще до его рождения; быть может, даже до рождения его отца. И являлась столь же неотъемлемой принадлежностью дома, как водопровод и электричество, первым его седым волоском.