Когда народ сгибался под ярмом,
Чудовищною властью угнетенный,
И зоркий взгляд терялся, омраченный,
В нее проникнуть тщась, и день за днем
Кровавые творились злодеянья,
И мысль живую сковывала тьма,
И не было страшней существованья,
Чем эта повседневная тюрьма.
Когда безумье правило страной
И был народ поставлен на колени,
Молчали люди тщетно о спасенье,
И все грозило близкою войной —
Тогда-то был услышан этот голос
Далекого изгнанника: «Я сын
Народа моего…»
То был зачин Великой песни, что со злом боролась,
В тисках державшим родину его.
Народа тайный голос эти строки
Чеканил, их скрепляя рифмой строгой.
Скорбь наполняла песнь, но торжество
Грядущей правды световым аккордом
Просвечивало в ней, чтобы потом
Пронзить ее сверкающим лучом.
И, вдохновляемый искусством гордым,
Народ откликнулся на этот зов,
Израненную честь оберегая,
И рухнула завеса лжи гнилая
Пред мужеством пророческих стихов.
Их яркий свет не застилали тучи
Сбиравшейся грозы, они сквозь мрак
Маячили, как путеводный знак,
И расчищали силой слов могучей
Дорогу в неизведанные годы.
И царство будущего в тех стихах
Раскрылось. В нем величие народа
Во весь свой рост вставало. В городах,
Когда-то обесчещенных, горит
Теперь огней веселая лавина.
А сам поэт, вернувшийся с чужбины,
Навеки со своим народом слит.
