Пора изгнанья! Горечь испытанья!
Когда мы все дождаться не могли
Возврата после долгого скитанья…
Возможно ль жить от родины вдали!
Как тянутся секунды лихолетья,
В безвременье вливаются века;
Десятилетья длительней столетья…
Пора изгнанья! Как же ты горька!
Долины мук! Хребты последней боли!
И путь домой сквозь календарный лес.
Прощанье, расставанье поневоле,
Разлука: время потеряло вес!
А может быть, мы с нашей болью всею
Вломились в бездорожья толчею?
Двадцатого столетья Одиссея,
Тебя я в наших бедах узнаю!
Откуда-то, без облика и формы,
Сквозь непроглядность сумеречных дней —
Той пограничной станции платформы
И колокольни родины за ней.
Пусть небеса глядят мертво и жутко
И солнца свет измаялся вконец, —
Передо мной отчизны незабудка
Одета в семирадужный венец!
На Боденское озеро летели
Мои мечты — припасть к местам святым;
К родным словам, столь сладостным доселе,
Я приникал, как некий пилигрим.
Там я вкусил отраду, и покой,
И нежность, и благословенье слова,
Где словно материнскою рукой
Начертано: «Не забывай былого!»
Когда же обступали нас потери,
Откуда-то из памяти глубин
Вдруг поднимался Данте Алигьери,
Изгнанник и отчизны верный сын.
И он пас вел над пропастями века,
Одолевая за бедой беду,
Над всем немым проклятьем человека, —
Нам Данте был Вергилием в аду!
Звучала правда в стоне, в кличе, в плаче;
Мой голос пел, пронзал ночную синь:
«На том стою, и не могу иначе
Во имя счастья родины! Аминь!»
Пора изгнанья, как ты ни сурова,
Тебя добром я должен помянуть:
Ведь взлетом поэтического слова
Отмечен был десятилетний путь!
Разлука с родиной! И не затем ли
Пришлось нам испытание пройти,
Большое бремя на плечи приемля
В течение вот этих десяти
Суровых лет, чтоб новая держава
Воспряла в нас предвестницей добра?
Да будет мир, да утвердится право!
Пора изгнанья! Строгая нора!
