Он вспомнил свои фронтовые курсы. Размещались в почти безлюдном, после немцев, городке под Ленинградом. Приятно теперь вспоминать то время: занятия по двенадцать часов в сутки, размеренность, основательность. За месяц много чего узнал. Было голодновато и весело: шел по земле сорок четвертый год. Жаль только, девушки, похожей на Асю, близко не было.

— За месяц стал лейтенантом, — сказала Ася. — Теперь понятно, почему тебя из армии отпустили.

Он усмехнулся. Когда знаешь физику, математику, другие науки, овладеть военным делом не так уж трудно. Командование их полка состояло преимущественно из людей, которые командирами стали только на войне. Сам командир полка до войны был учителем.

— Как ты за своего лейтенанта выскочила?

— Под рукой был. Всю войну. Ты не думай — он смелый, решительный. В степи пожар был, загоны горели, так он в огонь на коне поскакал. Саблей рассекал стенки хлевов, ограду, чтобы овец выпустить. Я любила его, покуда пить не стал.

На курсах Ковалюк не получил от Марины Севернёвой ни одного письма. Писал ей, похвалялся, что учится на офицера, мечтает послать фотокарточку, на которой бы он был в лейтенантских погонах. Не пришлось послать. В день выпуска в обезлюдевшем городке не нашлось фотографа. И вообще младших лейтенантов одели в солдатское — офицерского не было, — выдали полевые погоны. Вскоре все-таки сфотографировался, но на карточке совсем не видно было, что снят офицер, младший лейтенант.

Курсы он вспоминает с добрым чувством. Казармы, классы размещались в наспех отремонтированном каменном здании школы. Возвращаясь усталый, обессиленный с занятий, он знал, что его ждет пайка хлеба, жиденький, но теплый суп. В подвальчике была курилка. Там они собирались перед отбоем, торопливо курили пайковую махру, вспоминали дом, говорили про девчат. Всегда хохотали, подтрунивали друг над другом. Как будто не было ни войны, ни близкой перспективы вести в атаку взвод, наполовину состоящий из молокососов двадцать шестого года рождения, наполовину из хитроватых немолодых дядьков, мобилизованных еще в сорок первом, счастливо выбравшихся из окружения или из плена, переживших оккупацию и снова, уже в конце войны, попавших на фронт.

Мало осталось тех «Ванек»-взводных, с кем Ковалюк вместе учился. После войны повстречал только одного.

В комнате, где ковер и диван, тихо тикают настенные часы. Соседи не спят: над головой поскрипывают половицы — кто-то ходит. Ася уснула и дышит совсем неслышно. Ковалюк боится повернуться: ее голова лежит на его руке. Странная Ася: совсем не интересуется, как он жил раньше, где был, что видел. И в то же время каждый день стремится его увидеть.

В военной столовой с некоторых пор проверяют документы. Каши больше не поешь. Не помогают ни шинель, ни офицерская фуражка.

В Минске кроме пассажирской есть еще и товарная станция. Теперь, когда город начинает отстраиваться, залечивать раны, вагонов на товарную станцию прибывает много. А грузчиков не хватает. Подрядчики, чтобы скорее разгрузить вагоны, не платить штрафы, за ценой не стоят. Василь Маленда, учтя обстановку, организовал бригаду грузчиков. Ковалюк согласился с радостью, — на стипендию никак не проживешь, да и долги надо отдавать.

А на дворе март. Шумят весенние ветры, с крыш свисают прозрачные ледяные сосульки. За полстипендии Ковалюк покупает дырявый ватник и штаны: не разгружать же вагоны в том, в чем ходишь на лекции. Ботинки беречь нечего — разваливаются. Когда заработает, купит новые.

Разгрузка бывает не только днем, но и ночью. С вечера Ковалюк идет в лесотехнический. Там переодевается в свои лохмотья, которые лежат под кроватью Маленды. Из интерната — на станцию. Ни Иван Скворчевский, ни Николай Банэдык в разгрузке не участвуют. Им не нужно — у них коммуна, стипендии на еду хватает.

Бригада Василя состоит в основном из первокурсников лесотехнического института.

Товарная станция занимает большую территорию. Множество путей, перекрестков, стрелок, вагонов — отдельных и сцепленных по два, по три, по пять: повсюду, словно гробы, сколоченные из горбылей строительные склады; вдоль путей — штабеля кирпичей, дров, бревен, пиломатериалов; возвышаются кучи цемента, асбеста, минеральных удобрений, выгруженных прямо на землю. Все это соседствует с руинами и поражает беспорядком.

На путях снег растаял. Лишь там и тут чернеют пятна наледи. Всюду грязь и мусор.

К товарной станции примыкают окраинные, застроенные преимущественно деревянными домиками улицы. Вихрь войны окраины затронул меньше.

Уютные уцелевшие домишки окраин словно бросают вызов своим каменным собратьям, которые лежат в руинах, стоят с темными, закоптелыми проемами окон. Хозяева деревянных домиков, почти везде окруженных садами, можно сказать, находятся на гребне успеха; каждый имеет квартирантов, потому что половина горожан переместилась сюда. Растут прибыли частников, вокруг садов множатся новые заборы и частоколы. Чтоб никто не зарился на желтобокие антоновки и слуцкие беры.

В первый выход на станцию ночь и день студенческая бригада выгружает дрова. От пульмановского вагона до кузова «студебеккера», в который их забрасывают, метров десять. Стоят хлопцы живым конвейером, от вагона до машины, передают один другому плашки. Ковалюку кажется — после такой работы рук не подымешь. Ноют спина, поясница, руки как оловом налиты. Но идет и на следующую ночь, дрова перевозит военизированная организация, она не скупится.

Выгружают что придется — кирпичи, цемент, ящики с разными железными деталями для станков и сами станки, на ящиках надпись «Не кантовать». Чтоб спустить такой ящик на землю, нужны специальные подставки, веревки и не меньше восьми — десяти грузчиков.

Лучше всего — когда случается выгружать продукты. В город прибывают вагоны-ледники с замороженными коровьими и свиными тушами, вагоны с мукой, макаронами, крупами, водкой, разными консервами. В таких случаях разгружающим кроме денег перепадает и кое-что из продуктов. Хорошие хозяева мелочными не бывают: могут списать на «бой», на утруску.

Сутки Ковалюк отдыхает, даже лекции пропускает, на следующие — разгружает товарняк. Погрузка, разгрузка — тяжелая работа. Чтобы держаться на ногах, нужны хорошие харчи. На еду Ковалюк денег теперь не жалеет. Купил у Василя килограмм сала — тот привозит откуда-то, снова стал покупать «коммерческий» хлеб.

Поработав так две недели, Ковалюк рассчитался с долгами, купил на толкучке военные английские ботинки из желтой кожи и немного поношенный, но еще вполне пристойного вида шерстяной костюм в светло-серую полоску. Правда, ботинки хоть и новые, но пропускают воду, костюм, пошитый на гиганта, на худом Ковалюке мотается как на палке, но на такие мелочи можно не обращать внимания.

Ася приходит к нему в комнату каждый вечер. Не считая, как раньше, пятаков, Ковалюк ходит с ней в кино. Он и в комнату к ней заглядывает. Их часто теперь видят вместе.

Неожиданное случилось в тот вечер, когда Ковалюк вернулся в интернат со станции с самой большой получкой. Он сразу отправился к Асе, собираясь как-то это дело отпраздновать, но, переступив порог ее комнаты, замер от неожиданности: Ася сидела за столом с незнакомым мужчиной, на столе — до половины выпитая бутылка водки, закуска. «Муж приехал», — мелькнуло у него в голове. Ася растерянно улыбнулась, но тут же нахмурилась, сделав вид, что не узнает...

Ковалюк, крутнувшись на каблуках, выскочил из комнаты. Успел заметить: у Асиного мужа широкое одутловатое лицо, всклокоченные черные волосы, странно растопыренные ноги. На вид ему лет тридцать.

Асиного мужа для Ковалюка, хоть о нем и слышал, знал, что он есть, до этой минуты словно не существовало. Он никогда не думал о нем. Тот был призраком, привидением — далеким и нереальным. Теперь же он, выходит, явился из небытия, предъявляет на Асю свои права.

Ковалюк несколько раз прошелся по коридору, рассчитывая, что Ася выйдет, что-нибудь объяснит. Она, однако, не появилась. Часа три блуждал он по городу, забрел в магазин, где торговали уцененными вещами, увидев серебряный перстенек, не колеблясь купил. Нес, завернув в бумажку, спрятав во внутренний карман пиджака, радуясь от мысли, что подарит его Асе. Он ей ничего еще никогда не дарил.