До его слуха вдруг доносится брань:

— Вылазь... твою мать! Посечет, как баранов!..

Высунув голову из-за камня, Василь видит командира роты Чубукова. Лицо у него темное, даже черное, рот искривлен от крика. Держа в вытянутой руке автомат, он машет им, как бы призывая бежать за собой.

Василь выбирается из-за валуна. Пробежав несколько метров, бросается под такой же. Пронзительно, страшно кричит раненый конь. Верно, тот, что был запряжен в подводу.

Еще одна перебежка. Осколки мин бьют по валунам, сдирая, подпаливая чахлый, желтоватый мох, высекая огненные дуги нскр и жгучих каменных брызг. Струйка таких брызг стреканула Василя по щеке, и он сразу отер с нее кровь. Хорошо, что не в глаз.

Огонь, камень, железо. Вот как тут приходится воевать. Рано радовались, что прорвали оборону.

Проходит несколько минут. По седловине холма, где засели минометчики врага, начинает бить наша артиллерия. Снаряды с ощутимым шелестом пролетают над пехотой, которая словно опоясала холм. До седловины еще два-три поворота дороги, окутанной теперь дымом.

Седловина — крепкий орех. Так просто не раскусишь. Наступает вечер, затем ночь. Она непривычна для хлопцев из Белоруссии, большинство которых, кроме Речицы, Гомеля, Мозыря (ездили туда раз или два за всю жизнь), никаких других городов и мест не видели. Немного темнеет, сереет небо, средь сосен опускается легкий сумрак. Трудно отличить вечер от такой же светлой ночи. По сравнению с суровым краем, где они оказались, родная Беларусь кажется благословенным югом.

Время белых ночей. Какая-то непонятная грусть от них, беспокойство. Свет неуверенный, колеблющийся, и, может, от этого на душе неясная тревога.

Они учились в школе, знают, что на Севере есть полярная ночь, которая тянется месяцев восемь, если не больше, и полярный день, когда солнце почти не заходит. Им как раз довелось воевать в бесконечный северный день. Лучше бы была ночь. Потому что вот гудит в сероватом небе один самолет, второй, третий. Они знают этот настырный, прерывистый звук. Так гудят немецкие самолеты. Немцы бомбили станцию, местечко в сорок первом году, пока не захватили; в сорок третьем, сдавши, снова бомбили.

Свищут бомбы. Визжат пронзительно, дико. Лебедь, сидя под камнем-валуном, втягивает голову в плечи. Нельзя привыкнуть к визгу бомб. Как ни тренируй волю. Слышатся взрывы. Они сзади. Боятся немцы бомбить передовую. Чтоб не попасть в своих союзников финнов.

Бомбежка без конца. Два-три самолета гудят, крутятся, сбрасывают бомбы. За ними — новое звено. Нервы хотят, что ли, вымотать?..

Одна радостная новость среди треска и грома: кухня на месте. Рагомед и Левоненко приносят термос мяса, три буханки хлеба. На семь человек — это роскошь. Ешь, хоть лопни.

Обед, ужин — награда за тяжкий день. Кухня да еще письмо из дому — главная радость на войне.

— Откуда так много мяса? — слышится голос. — Норму увеличили?

— И-го-го! Не видел, сколько их валяется? До отвалу будем есть конину...

У Кости Титка вдруг зеленеет лицо. Прикрыв ладонями рот, кидается за можжевеловый куст. Долго из-за куста не выходит: его рвет.

Начинает накрапывать дождь. Василь радуется. Навряд ли появятся в дождь самолеты.

На исходе дня во взвод присылают нового командира, высокого, с маленьким смуглым личиком младшего лейтенанта. После прорыва первой линии обороны полк продвинулся не более как на пять-шесть километров. Штаб полка в небольшом поселке, где всего полдесятка домишек. Его бешено обстреливает вражеская артиллерия.

В поселок ведет дивная каменная арка. Или это какой-нибудь памятник? Под мраморными античными колоннами арки разведчики находят укрытие. Но вскоре им приходится выбираться: от осколков арка не спасает.

Новое пристанище — цементированный, с толстыми стенами склеп. Сюда набились все, кто оказался поблизости, — пехотинцы, артиллеристы, связисты. Лейтенанты, капитаны переругиваются. Наверняка оттого, что осознают свою беспомощность. Бойцы потихоньку курят в кулак.

Наконец — на речке, видимо, навели мост, переправили пушки — вступила в дело артиллерия. Вражеская же к вечеру притихла. В этот момент и появился в склепе командир взвода разведки.

Взвод снова перебрался под арку.

Новый командир по фамилии Мамедов. Младший лейтенант — казах, по-русски говорит с заметным акцентом. Старшина Кисляков, помкомвзвода Смирнов, привалившись к осповатым от осколков мраморным колоннам, сидят надутые. Не знают, как держаться с новым командиром.

Младшему лейтенанту удается в считанные минуты расположить их к себе. Он общителен, дружелюбен и, кажется, вовсе не заботится о том, что прислан командовать взводом. С рядовыми, сержантами с первой минуты запанибрата. И нравится всем.

Смирнов просит у младшего лейтенанта закурить, а повеселевший Кисляков идет разыскивать кухню. Мамедов вовсе не стремится возвыситься над старшиной и помкомвзвода, и тем охотнее оба принимают его власть над собой.

О Мамедове узнают, что он воюет с сорок третьего года, окончил трехмесячное военное училище. Уже дважды ранен. Последний раз тюкнуло под Нарвой, лечился в Ленинграде. Странное совпадение: в том же госпитале, где и Смирнов.

— Маргариту знаешь? — допытывается Смирнов. — Черненькая, молчаливая. Книжки читает. Девочка что надо. Блокаду пережила...

У младшего лейтенанта тотчас проясняется лицо.

— Маргарит знаю. Хороший девушка. Раненый хотят крутит роман, она — ни в какой. Серьезный девушка. Строгий...

Не успел Мамедов перезнакомиться с бойцами взвода — посыльный от начальника штаба тут как тут. Из штаба младший лейтенант возвращается минут через двадцать.

Задача ясна: идти в ночной поиск. Разведчики переобуваются, тщательно обматывая портянками ноги, набивают автоматные рожки, диски патронами, натягивают маскхалаты.

Мамедов разъясняет обстановку. Наступление развивается успешно. Вражеская оборона прорвана на двадцатикилометровом участке. Войска продвинулись на запад, в глубину Карельского перешейка, на пятнадцать — двадцать километров. Но это у соседей. Дивизия, в которой служат сами разведчики и которая наступает не в западном, а в северном направлении, добилась значительно меньшего успеха. С завтрашнего дня дивизия поступает в распоряжение армии, стоявшей здесь в обороне и тоже начинающей наступление.

Не все отправляются в поиск. Остается Ладуров с новичками. Те, кто идет на задание, оставляют им документы. Сергей обертывает носовым платком комсомольский билет, солдатскую книжку, три письма от Олимпиады и передает Ладурову.

Взвод ведет Кисляков. Младший лейтенант легко шагает следом. Третьим — Смирнов.

На своих слегка кривоватых ногах, с квадратными плечами, чуть полусогнувшись, Кисляков бесшумно, как рысь, перепрыгивает с камня на камень. Миновали выдвинутое вперед боевое прикрытие: лежат за огромным валуном трое солдат, укрывшись шинелями, и покуривают в кулак. Еле слышно звякают в вещевых мешках разведчиков запасные автоматные диски. Они переложены портянками, чтоб не так отчетливо звякали.

Разведчики идут растянутой цепочкой. Дистанция — три-четыре метра. На тот случай, если кто-нибудь наступит на мину и чтоб взрывом не зацепило остальных.

В светлом полумраке можно различить сосны, ели, гряду валунов. Свои уже позади. Пожалуй, полкилометра отделяет от них. Впереди вырастает бугор. Наверное, разместившись на его седловине, артиллерия и обстреливает поселок.

Кисляков ложится за камень. Остальные тоже ложатся. Осматриваются, прислушиваются. И понемногу продвигаются вперед. У Сергея все нервы, кажется, обнажены. Хотя вот такие вылазки для него не в новинку. В партизанах он постоянно был в таком напряжении. Остро пахнет багульником. Багульник растет в диких болотистых местах. А здесь бугор. Земля твердая, каменистая. Лопатой не возьмешь. Замерли, не шелохнутся сосны. Точно темные стога сена. Такое впечатление, будто все спят. Но впечатление это обманчиво. Ведь солдаты спят подобно зайцам: один глаз закрыт, другой — все видит. Есть среди бойцов и такие, что совсем не спят. Например, в боевом охранении. И разведчики. У финнов тоже свои разведчики. Может, ползут навстречу. Финны лучше знают лес, камни, эту местность. Живут на такой же каменистой земле. Эти камни помогают им воевать. Попробуй укуси...