Но на земле должен расти хлеб, и это — вечное. Да и вообще людей никогда не перестанет манить зеленый лес, тень под деревом, птичий щебет, тихая речушка, вроде нашей, которую недавно загубили мелиораторы.

Вчера и сегодня я ходил к автобусу. Антонина не приезжает третью неделю. Зато хозяйская дочь Алеся чуть не каждые два дня тут как тут. Она сейчас очень возбужденная, какая-то суматошливая, эта Алеся. Закрывается с матерью в боковушке и подолгу шепчется с ней. Кажется, дело тут в бывшем квартиранте, моем коллеге, который прислал Алесе какое-то особенное письмо.

Алеся и сегодня дома.

Здесь я лишний, надо уйти. Вдруг решил: поеду в местечко Осовец на ярмарку. О ней весьма настойчиво объявляли районная и областная газеты.

Когда я жил в Минске, мне казалось: небольшие местечки — городки, вроде того, где я сам родился и рос, — обладают каким-то особым секретом. Жизнь там тихая, уютная, у всех на глазах. Очень любил я ярмарки, их картина до сих пор стоит перед глазами.

Еще на рассвете по всем дорогам, из всех окрестных деревень тянутся в наш городок возы, едут в своих крытых повозках цыгане, идут пешком дядьки, тетки, празднично одетые девчата; посвистывая, перекрикиваясь, хохоча вышагивают деревенские парни. Когда совсем рассветет, песчаная базарная площадь уже вся будет заставлена колхозными полуторками, возами, завалена мешками яблок, груш, забита гомонливой людской толпой. На возах, похрюкивая, лежат связанные за ноги поросята, молчаливые, жирные, с грустными глазами овечки, поблизости стоят с веревками на шее коровы, бычки и телушки.

Каждый участок базарной площади имеет свое назначение: в одном месте изделия местных мастеров-умельцев — кадушки, ушаты, подойники, маслобойки, целое море кувшинов, горшков, корчаг; рядом идет торговля фруктами, овощами; дальше мясные ряды с длинной шеренгой дубовых колод.

Не больно зажиточные были годы, когда я жил в городке, но ярмарки собирались богатые. Окрестный край привозил все, что производили землеробы, промысловые артели, мастера-кустари.

Женщины выстукивали в гончарных рядах горшки, миски, щупали кур, дули им в зад, стараясь разглядеть, жирные ли; какой-то дядька торговал корову, подходил и отходил, в волнении советовался с соседом. Один деревенский продал другому бычка на мясо, на заготовки, и наскоро запивал с ним у ларька сделку; бахали по дубовым колодам топоры, рассекая свиные туши; картошка продавалась мешками; антоновка, слуцкие беры, груши-дички — деревенскими мерками; на килограммы шел более дорогой товар — сало, мясо, мед; масло,, треугольники творога деревенские женщины продавали завернутыми в льняные тряпочки; у рядов с ушатами, долбленками, плетеными кошелками, корзинами похаживали ловкие дядьки-кустари.

Были привлекательны ярмарки духом доброжелательности, мягкой, незлой насмешки, царили, здесь ядреная шутка, сочное слово, певучая деревенская речь.

В автобусе, идущем в Осовец из Минска, яблоку негде упасть. Видно, и горожане прослышали, что в местечке ярмарка. Пробегают мимо окон задумчивые сосняки, голые березовые рощицы, мелькнет в прогалине деревенька.

Езды чуть больше чем полчаса, и на первой же остановке в городке я высаживаюсь. Автобус следует дальше до самого конца улицы.

Осовец — местечко старинное. Когда-то, лет триста назад, тут даже книги печатались. Теперь же вдоль мощеной улицы стоят серые домики, если они и отличаются от деревенских хат, то лишь наличием ставен, затейливых фронтончиков и кое-какими другими украшениями, которые говорят о том, что жители городка больше, чем деревенские, заботятся о красоте жилья.

В стороне от поселка большое огороженное каменной стеной кладбище, на котором возвышаются старые понурые сосны, между ними видны железные могильные кресты и каменные плиты. Закостенелый покой местечка словно сторожат две высокие башни костелов. Один костел действующий, в нем широкие врата с латинской надписью наверху, просторный, обнесенный стеной двор, обсаженный деревьями; другой превращен в склад.

Есть в Осовце чайная, отделение связи, автобусная станция, такая же незавидная, как в Ковальцах, школа, и все. Еще недавно родной городок и подобные ему поселки казались средоточием мудрой тишины, покоя, я считал, что их жители знают нечто, что и не снилось суетливым, вечно озабоченным горожанам. Обман зрения! Два года жизни в Ковальцах постепенно развеяли розовые иллюзии. Трудно представить, чтоб под крышами этих сонных, покосившихся домишек происходило что-нибудь необычное. Трудно даже оправдать существование городка, который ничего не производит, не имеет промышленности, живет с огородов да на пенсии, что получают жители. Здесь, как и в Ковальцах, совхоз, и я знаю, что обрабатывают поле считанные люди, десяток-два механизаторов. Остальные просто живут: держат коров, кормят свиней, летом стараются как-нибудь накосить сена. Осовец сохраняет свой титул только потому, что тут бывают ярмарки.

Базарная площадь справа. К ней надо добираться узким проулком. Замерзший грунт сгладили, плотно утрамбовали колеса машин, которых, видно, тьма тут проехала. Но и вред от них же: расквасили скованные льдом лужи, и теперь во многих местах грязь. Горожане, возвращающиеся к автобусной остановке, жмутся к заборам, чтоб не запачкать обувь. Поначалу я не обратил внимания, что сумки у тех, кто успел побродить по ярмарке, не слишком оттягивают им руки.

Ближняя сторона широкой базарной площади сплошь заставлена «Волгами», «Москвичами», «Жигулями», «Запорожцами» разных выпусков и цветов. Между ними там-сям мелькают мотоциклы с колясками. Должно быть, сотни три горожан приехали на ярмарку на собственных колесах.

Но дальше тоже машины. Большие и малые грузовики с опущенными бортами, автобусы с раскрытыми дверцами, ларьки, палатки. Всюду развешаны нейлоновые, капроновые куртки, жакеты, свитера, платки, косынки, лежат горы материи, ватников, валенок, довольно неуклюжих сапог, каких и в деревне давно никто не носит, ботинок, галош и другого фабричного добра.

Торговля, однако, идет вяло. У машин, палаток по одной-две женщины, которые, поджав губы, нехотя щупают товар.

Село своего почти ничего не продает. Поодаль от машин стоят привязанные к возам три или четыре коровы; пережевывая жвачку, они грустными глазами взирают на человеческую суету; свободно похаживает бычок с длинной веревкой на шее; прокопченный, замшелый дедок, не найдя покупателей, вскинул на плечо деревянную маслобойку, понес домой.

Неожиданно сталкиваюсь с Антониной. Она в том же пальто, в вязаном платке, лицо возбужденное. Растерявшись, я не успел слова вымолвить.

— Ты чего здесь? — удивленно и как-то немного смущенно спрашивает она.

— Просто так. Хотел на ярмарку посмотреть.

— Мне туфли нужны. Только тут не ярмарка, а надувательство. Привезли то, что в городе не покупают.

У меня вспыхивает мысль, что встреча на счастье. Мы с Антониной можем сейчас уйти с ярмарки, посидеть в чайной, побродить по местечку, где нас никто не знает. Я говорю ей об этом, но она отказывается:

— Не могу. Приехала со знакомым на машине. Прощай.

Через минуту она скрывается в толпе. Я не смотрю в ту сторону, куда она пошла. Зачем мне смотреть.

Несколько дней не нахожу себе места. Ночи не сплю. Не знал раньше, что ревность может причинять такие муки. Антонининого спутника, который привез ее на машине в Осовец, представляю долговязым нахальным хлюстом, он носит цветастые галстуки, отрастил усики, покупает модные пластинки, а вечером старается залучить девушку. О, я насквозь вижу этих типов! Совесть их не обременяет, но они артисты, у них ловко подвешен язык, и они могут обворожить кого хочешь. Такие стиляги, чтоб не скучать, заводят знакомство сразу с несколькими. Сегодня к одной пойдет, завтра — к другой. У кого-нибудь из выжлятников есть квартира, там собирается веселая компания. Неужели Антонина попалась на эту приманку?

Потом мысли идут по другому руслу. Антонина приезжала в Осовец, чтоб купить туфли. Если неизвестный кавалер привозил Антонину на ярмарку для такого обыденного дела, значит, отношения у нее с ним близкие, чуть ли не семейные. Он, верно, все-таки солидный человек, ее спутник, стиляга девушку на ярмарку не повезет...