Второй день Сергей на передовой. Ни на минуту не забывает, где находится. Нервы натянуты. Всем существом, самой кожей чувствует опасность. Однако себя нужно сдерживать. Все боятся. Только научились собой владеть.

Разведка в такой, как тут, устоявшейся обороне сводится к наблюдению. Утро теплое, туманное. Видимость — ниже нормы. Припав к окуляру стереотрубы, Сергей старается что-нибудь разглядеть на вражеской стороне. Сидит на корточках, положив на землю траншеи испещренную синими значками карту. На ней нанесены пулеметные гнезда, минометные и артиллерийские батареи и дзоты. Ничего этого, даже с помощью стереотрубы, Сергей не видит. В прогалине, где сосняк расступается, видна дорожная насыпь. Там никакого движения.

По разостланной карте бегает жучок. Формой, окраской он походит на значок, которым отмечают на карте артиллерийскую батарею. Перебегает то на нашу, то на финскую сторону.

Возле Сергея останавливается седой, с худым, тонким лицом старшина. Со вчерашнего дня, пригнувшись, придерживая руками туго набитую полевую сумку, неслышно ходит он по траншее.

— Фамилия? — примостившись около Сергея, спрашивает старшина.

— Зачем вам?

— Я писарь строевой части. Выдам тебе знак.

— Какой знак?

— Такой, по которому тебя узнают даже без документов. Ты ж не у тещи в гостях — на войне...

Старшина достает из полевой сумки алюминиевый кружочек. На нем шестизначная или даже семизначная цифра.

Надень на шнурок и носи на груди, — говорит старшина. Положив себе на колени толстый журнал учета рядового и сержантского состава, ставит против фамилии Сергея отметку. — Иначе потеряешь. Знаешь сам, что будет в таком случае. Могила неизвестного солдата...

Сергей кладет кружочек в нагрудный карман. Он равнодушен к тому, опознают или не опознают его после смерти.

— Вы в строевой части? — спрашивает Сергей у старшины.

— Хочешь на мое место?

— Был на таком месте.

Взгляд старшины добреет.

— Я добровольцем пошел на войну, — сообщает Сергею. — Мобилизации не подлежал — стукнуло пятьдесят. В первую германскую и в гражданскую служил в кавалерии. Коли бог будет милостив, три войны одолею. При четырех ранениях и двух контузиях...

Старшина вскочил, пригнувшись, бросился дальше.

На наблюдательном пункте разведчики сменяют друг друга через каждые два часа. Пройдя неисчислимое множество переходов, поворотов, возвращаются в землянку. Сергей дрожит на всем пути. Боится не только пуль, осколков, но и того, что другие заметят его страх...

В землянку к разведчикам время от времени забегает франтоватый капитан с двумя орденами Красной Звезды на кителе. Это офицер разведки того полка, который держит оборону.

Во время артналета произошел смешной случай. Несколько снарядов, один за другим, с оглушительным треском разрываются поблизости от землянки разведчиков. Ходуном ходят стены, бревна четырехнакатного перекрытия, с потолка густыми космами сыплется песок. Электрическая лампочка по-прежнему висит под потолком, слегка покачиваясь. В момент особенно близкого к землянке взрыва кто-то из новичков вскакивает на чурбачок, который заменяет стул, и начинает упорно дуть на лампочку. Через минуту, опомнившись, устыдившись, выбегает из землянки.

Ночью на нашей стороне оживленное движение. Прибывают все новые батальоны, полки. Огромное сосредоточение техники. Артиллерия едва ли не на каждом метре. Орудиями забита вся прилегающая к передовой окрестность.

В лощине, по которой протекает ручей, стоят прикрытые, замаскированные березками танки, самоходки. Новую технику усиленно маскируют. Целый лес молодых березок танкисты вырубили, чтобы прикрыть машины.

Но прячь не прячь — лязганье гусениц ночью слышно. Враг нервничает — пускает ракеты, делает короткие артналеты.

Как награда за тревожные, напряженные дни — первые на новом месте письма из дому. Сергею даже два — от отца и от Олимпиады. От отца особенных новостей нет: работает на железной дороге, туда пошел и младший брат, которому только что исполнилось шестнадцать. Станцию, как и в начале войны, бомбят немцы.

Одно сообщение Олимпиады Сергея взволновало: девятиклассники, оказывается, ходят в школу, в прежний девятый класс. Чтобы вспомнить, повторить материал. С осени пойдут в десятый. Вот, значит, как! В десятом классе будут одни девчата — хлопцы на фронте. Половина их тут, на Карельском перешейке. Правда, Миша Цукар в местечке. Один на всех девчат.

От Гали писем нет. Полгода Сергей в армии и еще не получил от нее ни одной весточки. Увлеклась лейтенантами Галя, ей не до Сергея. Да и кроме лейтенантов, видно, есть охотники.

Сергей с чувством собственного превосходства думает о тех, кто остался в местечке. Из партизанской бригады таких оставили человек сорок: в милиции, на железной дороге, в других местах. Поднимать народное хозяйство остались и кое-кто из молодых и здоровых...

Белые ночи...

Лес покрылся первой, необычайно яркой, пышной зеленью. После долгой, затяжной зимы и холодной весны словно вырвались на волю затаенные животворные соки земли. Не только сосна и ель растут на Карельском перешейке, но и все, что растет в родном Полесье: береза, осина, ольха, дуб. Трава и цветы такие же, птахи щебечут так же. На полянах буйствует разнотравье. Но все меньше остается свободных полян. Белые, желтые, синие цветы безжалостно вытаптываются гусеницами танков и самоходок. Техникой прилегающая к передовой окрестность аж кишит. Полковая артиллерия вообще выводится на открытые позиции.

Разведчикам, в том числе Сергею, выдают небольшие прямоугольные (чтобы можно было держать в кармане) книжечки — русско-финские разговорники. Странная финская речь. Ничего общего ни с русской, ни с немецкой. «Россия» — по-фински «Венеяла». Не потому ли, что славяне в далеком прошлом назывались «венедами»?

В двенадцатом часу ночи Сергей с Грибиным пробираются на наблюдательный пункт, чтобы сменить Мерзлякова и Ладурова. Чуть-чуть стемнело. Даже звезды блестят меж хвойных вершин. На вражеской стороне тихо. На нашей, наоборот, шорохи, скрипы, мелькание темных теней. Есть строгий приказ: подготовку к наступлению маскировать. Но как замаскируешься? Обстреливаются новые пулеметные, минометные ячейки, артиллерийские позиции.

Неожиданно сильный артналет. Снаряды летят едва слышно, ложатся густо, рвутся с оглушительным треском.

В одном месте прямое попадание в траншею. Слышится пронзительный крик.

Наша артиллерия отвечает. Сергей сидит, привалившись к стенке траншеи, вобрав голову в плечи. Чистейшая случайность, что снаряд угодил в ту траншею. Мог попасть в эту. Наши и вражеские снаряды пролетают над головой. Дуэль, однако, быстро стихает.

Вернувшись с наблюдательного пункта, Сергей успевает раздеться, помыться. За землянкой, меж кустиков, костерок развел, чтоб подогреть суп, принесенный ночью. Утро теплое, всходит солнце...

Резанули воздух пулеметные очереди. Словно кто-то невидимый железных бобов на железные крыши сыпанул. Пулеметный треск наконец сливается в одну пронзительную ноту.

Через несколько минут залп оглушительной силы просто швыряет Сергея на землю. Воздушная волна гасит костерок. Открыли огонь одновременно несколько десятков орудий.

Гул с каждым мгновением нарастает. В дело вступают новые орудия, и не только тут, вблизи передовой, но и дальше, там, где находится корпусная и дальнобойная артиллерия. Словно конец света наступает: отчетливо вздрагивает, колеблется под ногами земля.

Уши болят. Нужно держать рот открытым, иначе не выдержат, лопнут барабанные перепонки. Кажется, конца не будет безумной молотьбе. Диск солнца — оно поднялось довольно высоко — проглядывает как сквозь темные облака, что наплывают на небо с земли.

Весь передний край в дыму. Чем дальше, тем канонада все сильней. Гул сплошной, отдельных взрывов уже не различить. Все слилось в одну могучую, неукротимую, грохочущую волну.