Вечерние походы Ковалюка в лесотехнический институт — спасение не только от голода, который после жиденького обеда дает себя знать особенно сильно, но и от Аси.
Вернувшись из Слуцка, Ася сразу пришла к Ковалюку. Смотрит на него дружелюбно, загадочно усмехается, как будто между ними не было никакого несогласия. Но он, решив порвать с ней, не поддается. Надев пальто, надвинув шапку-кубанку, ничего не объясняя, выходит из комнаты. От сознания своей самостоятельности Ковалюк даже мерзнет меньше по дороге к друзьям.
Ивану Скворчевскому, Николаю Банэдыку ничего про Асю не рассказывает. Сомнения не позволяют начать разговор. Иван, между прочим, молодчина: старше Ковалюка на два года, но с девчатами не знается — нажимает на учебу.
Николай Банэдык — полная ему противоположность. За юбками бегал еще в школе. Вокруг девчат вертится, крутит любовь, но удачи, как и неудачи, его не очень-то трогают. Чем-то похож он на Федю Бакуновича.
Ковалюк ловит себя на том, что ему приятны Асины посещения. Он думает о молодой женщине постоянно, то выставляя против нее разные обвинения, то неожиданно снимая их. В этой борьбе с самим .собой доводы разума часто уступают место чувству. Ковалюк начинает понимать, что характер у Аси внешне кроткий, а на самом деле властный и эгоистичный.
В один из вечеров Ася не пришла. Ковалюк сник, затосковал — некому было показывать свое невнимание, и злость мгновенно рассеялась. Поэтому он обрадовался, когда, выйдя из интерната, лицом к лицу столкнулся с Асей. Она попыталась обойти его, но он задержал ее. Взял в свои ладони ее холодноватую руку:
— Не уходи. Надо поговорить...
— Не о чем говорить. Ты избегаешь меня...
— Да нет. Просто у меня дело...
— В библиотеку ходишь? — Асин голос заметно добреет.
— В редакцию, — зачем-то соврал Ковалюк. — Пишем с товарищем одну вещь.
В вечернем свете уличного фонаря Асино лицо кажется бледным, осунувшимся. Она передергивает плечами, как бы стараясь спрятать голову в воротник пальто.
— Может, зайти в дом? — сказала. — Тут близко...
У Ковалюка лихорадочно забилось сердце: что-то новое начинается. Может, то, чего так долго он ждал?..
Обогнув полуразрушенный кафедральный собор, они пошли вверх по улице Островского. Не прошли и сотни шагов, как Ася взяла его под руку, перевела через заснеженную улицу, и они нырнули в подъезд старомодного, сложенного из красного кирпича дома. Стали подниматься по ступенькам широкой лестницы, на площадке третьего этажа остановились. Ася вынула из сумочки ключ, вставила в скважину, щелкнула замком. В лицо дохнуло теплом, и они зашли в квартиру.
— Раздевайся, — шепнула Ася. — Давай пальто. Свет не хочу включать. Ботинки снимай. Чтоб не стучать...
— Мы что, красть пришли? — пробует шутить Ковалюк.
— Будут языки чесать...
— Чья квартира?
— Матери. Теперь ее нет: уехала...
Из коридора прошли в первую комнату. Из широкого окна видна половинка усеченного месяца, и в комнате довольно светло. Ковалюк уже немного освоился: комната просторная, на полу мягкий ковер, по нему, как по мху в лесу, ступаешь. Стол, диван, кресла, картины на стенах, тиканье больших часов в деревянном футляре.
Вот как, оказывается, могут жить люди.
Ася взяла его за руку, провела по коридорчику и, щелкнув выключателем, втолкнула в небольшую комнатку.
— Можешь в ванне помыться. Я белье принесу, халат. Не бойся — вещи отцовы.
Во взятых немецких городах Ковалюк видел в нескольких квартирах такие умывальные комнаты с ваннами, напоминающими большие железные корыта. Но ни разу в них не мылся. Он и теперь решил обойтись без этого и, чтобы Ася больше не вмешивалась, закрыл дверь на крючок.
Через несколько минут Ася постучала: Белье возьми, на кресло положу.
Ковалюк не отозвался, — не нужно ему чужого белья, его трусы и майка совсем еще чистые. Вообще в том, что Ася послала его в ванную, есть что-то оскорбительное. Словно он в лесу каком живет...
Вымыв руки и сполоснув лицо, тихо вышел из ванной. В коридорчике и в первой комнате Аси не было. Сел на диван, стал ждать. И в следующее мгновенье застыл от удивления: Ася появилась голая и словно застыла посреди комнаты. При свете луны матовой белизной отливало ее тело.
— Ты хотел меня видеть такой?
Повернулась к нему лицом, стала вытягивать заколки из волос. Обнаженная, она оказалась намного красивее, чем в одежде, — гордая посадка головы, руки как белые крылья, небольшие груди, тонкая талия, широкие бедра, длинные ноги...
У него отнялся язык. Она стоит перед ним, озорно поводит плечами.
— Разденься, — сказала недовольно и пошла за занавеску в спальню...
После, когда он, почти бездыханный, лежал рядом с нею, касаясь ее плеча, она сказала:
— Ты мне сразу понравился. С лица. Но фигура у тебя неважная...
Слова эти неприятно поразили его, но он промолчал. На окнах спальни — шторы, темно как в погребе. Он встал, раздвинул шторы. Спальня оказалась небольшой, половину ее занимала широкая деревянная кровать. В углу почему-то стоит зеркало, справа от входа — шкаф.
Только теперь Ковалюк понял, что эта Асина квартира совсем близко от интерната — можно добежать не одеваясь.
— Почему не живешь тут?
— Не хочу.
— С матерью не ладишь?
— Она молодая еще. Может у нее быть своя жизнь?
И снова ему стало не по себе. Мать... Дочь... Обе молодые, с мужьями не живут... У каждой своя жизнь. В следующую минуту подумалось, что мать вот-вот может заявиться, застать его в своей спальне. Он попытался выбраться из постели, но Ася, словно угадав его намерение, придержала за плечи:
— Лежи. Утром пойдешь. Разве в интернате лучше?
— А мать?
— Так она ж уехала. Сразу после Нового года.
Значит, квартира была свободной еще месяц назад, когда они с Асей второй раз ходили в ресторан.
— Суд был?
— Не был.
— Не хочешь разводиться?
— Нареченный не хочет. Не явился.
Он почувствовал к ней жалость и стал неумело ее ласкать.
— Лиса, — шепнул в самое ухо. — Лиса с пушистым хвостом. Могла бы привести сюда и раньше.
Она не ответила.
— Знаю, почему не привела.
— Ничего ты не знаешь...
— Ждала — приедет. Станет на колени и будет упрашивать. А он не приехал.
Ася вздрогнула, и Ковалюк почувствовал, как она сникла.
— Ты еще любишь его, — с горечью проговорил он, испытывая жалость к себе.
— Он столько мне горя принес. — Ася лежала на спине, заложив руки под голову. — Ничего у меня к нему нет — ни плохого, ни хорошего...
— Где он работает?
— Военруком в школе.
— Между прочим, я тоже лейтенант. Взводом командовал.
Ася не ответила, а он вдруг почувствовал, что страшно хочет есть. Даже порции каши в военной столовке — и той в этот вечер не было.
— Могла бы предупредить, что пойдем сюда, — несмело сказал Ковалюк. — Я бы что-нибудь взял.
— Хочешь выпить?
— Есть хочу.
Она словно птаха вспорхнула с постели, босые ноги затопали по ковру. Вернулась через несколько минут.
— На, — сказала виновато и, найдя его руку, вложила в нее яблоко. — Я как-то не подумала. Больше ничего нет.
Он, ни о чем не думая, ел яблоко. Она легла рядом, прижалась к нему. Была ласковее, чем когда-нибудь, провела рукой по жестким его волосам, по щеке, на которой успела отрасти щетина.
— Тебе присылают деньги из дому? Мне папа дает семьсот рублей. Со стипендией — тысяча...
— Я сам зарабатывал. Работал в газете. Разве не говорил?
— Журналисты много зарабатывают?
— Больше, чем стипендия.
— Ты какое военное училище кончал?
Ему стало весело. Притянув к себе, шепнул на ухо:
— Военная тайна. Курсы «Выстрел». Занимался на них ровно месяц.
— А я в степи войну провела. Наше училище сначала за два года выпускало лейтенантов, потом за год. С сорок третьего — за полгода. Был там один парень, на тебя похожий. Даже очень похожий. Виктором звали. Год учился. Когда на фронт уезжал, я за ним рвалась. Чтоб быть поближе. Отец не пустил. Прислал мне Виктор только два письма. Убили под Сталинградом...
