Я шел и шел, один, в снегу.

Еще живу – с какой же целью?

На чуждом диком берегу,

Свистящей схваченный метелью,

Иду, и больше не могу

Вверяться цепкому морозу.

Но вдруг, на взвеянных снегах,

Я алую увидел розу.

Чья кровь на этих лепестках?

Чья мысль? Чья жизнь? И сон? И страх?

Какой души долготерпенье

Дождалось вьюжного цветенья?

Не знаю. Но в чужом краю

Всем тем, кто сердцем любит пенье,

Я эту розу отдаю.

Мне говорила мать моя,

Что в том едином первочасьи

Не закричал родившись я,

А был в таинственном безгласьи.

Мой первый час – не первый крик,

А первый долгий миг молчанья,

Как будто слушал я родник,

Напев нездешняго звучанья.

И мать сказала: «Он умрет».

Она заплакала невольно.

Но жив, живет певучим тот,

Кто тайну слушал безглагольно.

В саду многоцветном, в смиренной деревне,

Я рос без особых затей.

Не видел я снов о волшебной царевне,

И чужд был я играм детей.

Я помню, любил я под Солнцем палящим

Один приютиться саду.

Один по лесным пробирался я чащам,

Один я смотрел на звезду.

За ласточкой быстрой, воробушком, славкой,

Следил я, прищурив глаза.

Был каждой утешен зеленою травкой,

И близкой была стрекоза.

И счастье большое – смотреть у забора,

Как ящериц серых семья

Купается в солнце, не видя дозора,

Любил и не трогал их я.

И радость большая – увидеть, как утки

Ныряют в пруду пред грозой.

Услышать, что вот в грозовом первопутке

Громовый разносится вой.

Под первые брызги дождя золотого

Подставить, так жадно, лицо.

Искать под березой неверного крова,

Хоть вон оно, близко крыльцо.

Часы голубые в лазоревой шири

Скопили минуты гурьбой.

Им молния – стрелки, и тучи им – гири,

И гром был им – радостный бой.

Лежать в траве, когда цветет гвоздика,

И липкая качается дрема.

Смотреть, как в небе сумрачно и дико

Растут из шаткой дымки терема.

Узнать, что в юном сердце есть хотенье,

Истома, быстрой крови бьется жгут.

Она. Она. С ней праздник, полный рденья,

Безумный танец бешеных минут.

Жестокость золотого циферблата.

О, Солнце! Заходи. Придет она.

Весь разум взят, все сердце жаждой взято.

Секунды бьются в пропасти без дна.

Они поют, и в каждой – боль пронзенья.

Хочу. Люблю. Где Солнце? Ночь уж тут.

Луна горит. В ней правда вознесенья.

Я сжат кольцом томительных минут.

Он острый, край серебряного круга.

И мгла кругом. В цвету небесный куст.

Я царь всего от Севера до Юга.

Огонь в огонь. Уста до алых уст.

Тик-так. Тик-так. Часов карманных

Проворен лепет близ постели.

Красива сказка снов желанных,

Красив и вой слепой метели.

Не так, не так правдивы струи,

И все цветные ткани жизни,

И все немые поцелуи,

Как всплеск рыдания на тризне.

Тик-так. Тик-так. Храни ребенка,

Который в сердце помнит детство.

Но Хаос жив, и кличет звонко,

Что вечно темное наследство.

Не так, не так тебя ласкало

Твое мечтанье и желанье,

Как жалит, в полночь жизни, жало.

Тик-так. Тик-так. Люби изгнанье.

Полночь бьет. Один я в целом мире.

Некому тоску мою жалеть.

Все грозней, протяжнее и шире,

Бой часов, решающая медь.

Безвозвратно кончен день вчерашний.

Воплотился в яви жуткий сон.

С вечевой высокой грозной башни

Бьет набат, в пожаре небосклон.

Полночь ли, набат ли, я не знаю.

Прозвучал двенадцатый удар,

Бьют часы. И я к родному краю

Рвусь, но не порвать враждебных чар.

Кровь моя – секунда в этом бое.

Кровь моя, пролейся в свет зари.

Мать моя, открой лицо родное.

Мать моя, молю, заговори.

Красивый город с тысячью затей,

В свой час узнавший ночь Варфоломея,

Не с Богом ты, но весь в извивах Змея,

И любишь игры чувств, как чародей.

В марионетки превратив людей,

За громом битв ослепнув и немея,

Изящная холодная камея,

Ты только призрак жизни и страстей.

Уж много бурь средь этих улиц стройных

Промчалось в протяжении веков,

И больше не создашь ты новых слов.

Лишь много новых служб заупокойных

Узнаешь ты, когда, разъявши ров,

К тебе придет скрещенье двух ветров.