Одной Чую, сердце так много любило, Это сердце терзалось так много, Что и в нем умаляется сила И не знаю, дойду ли до Бога. Мне одно с полнотой не безвестно, Что до Чернаго нет мне дороги, Мне и в юности было с ним тесно, И в степях размышлял я о Боге. Гайдамак необузданной мысли, Я метался по Дикому Полю. Но в лазури лампады повисли, В безрассудную глянули долю. До какой бы ни мчался я грани На какое б ни ринулся место, Мне Звезда засвечалась в тумане, Весь я помнил, что видит Невеста. Отшумели, как в сказке, погони, Больше нет мне вспененнаго бега. Где мои распаленные кони? У какого далекаго брега? По желанным пройду ли я странам? Под пророческим буду ли Древом? По моим задремавшим курганам Только ветер летает с напевом, И вращенье созвездий небесных Подтверждает с небеснаго ската, Что в скитаньях моих повсеместных Лишь к Одной я желаю возврата. Осень
Я кликнул в поле. Глухое поле Перекликалось со мной на воле. А в выси мчались, своей долиной, Полет гусиный и журавлиный. Там кто-то сильный, ударя в бубны, Раскинул свисты и голос трубный. И кто-то светлый раздвинул тучи, Чтоб треугольник принять летучий, Кричали птицы к своим пустыням, Прощаясь с летом, серея в синем. А я остался в осенней доле, На сжатом, смятом, бесплодном поле. Мне хочется Мне хочется расцветов полусонных, При перебеге косвенных зарниц. Мне хочется свиданья звуков звонных, Идущих от невидимых звонниц. Чтоб звук души, идя в тиши к другому, Был светом-пересветом хрусталей. Чтоб в сердце забаюкал я истому, Заслыша бег-напев коростелей. Чтоб в памяти, в сверкающем затоне, В подводных далях шли навстречу сны, Чтоб в голубых куреньях благовоний Всходила мысль до лунной вышины. Глубже В белом ландыше венчальном светловольный аромат. Первовесть, зачарованье, в душу ластящийся лад. Хмельный сказ в нем влился древле с зачинаньем и концом. Сердце взятое невесты, в белом платье, под венцом. Скрипки тонкие запевы, всполох ветра в ветках ив, От истомы до истомы глубью льющийся отлив. В ждущей чаше свет медвяный, нежно-бледно-золотой. Перезвон благословенья, льется благовест густой. Благовонье глубже, гуще – дух фиалки, тайна в ней Преломившихся, ушедших, задремавших в грезе, дней. Страстной схимницы томленье. Глубже-глубже прячет вздох. Инокиня пред иконой. Ладан сердца видит Бог. Три терема Три терема были у нас златоверхие, В одном расцвечается Солнце багряное, В другом зазеркалился Месяц серебряный, По третьему зерна из звезд. Где легкия санки с полозьями звонкими? Куда с колокольчиком скрылись бубенчики? До этого царства дорога обрывная, И гулкий обрушился мост. Один только путь сохранен необманчивый, Смотреть по-орлиному в Солнце багряное, Смотреть по-русалочьи в Месяц серебряный, Молиться к звезде в вышине. Тогда оживляются берег и озеро, Все гулкое Море цветет синецветами, И ты, златовенчан, проходишь три терема, В обрызганном сказками сне. Храню я три терема, те златоверхие, Вот гость на крыльце, с огневыми зеницами, В руках его бубен, как Месяц восполненный, Вкруг бубна – из звезд бубенцы. Велит мне брататься с цветами и птицами, Венчаться велит полевым колокольчиком, Надречных набрать златоцветных бубенчиков И бросить во все их концы. Семизвездие Вещательно-веская сила есть в числах, В них много для нас говорящих примет. Так в мощных клыках мастодонта обвислых Тревожно читаем мы тысячи лет. Тринадцать – то лунная месяцев смена, Двенадцать – юнейший – есть солнечный счет. Все числа нам повесть и волны и пена, По числам вся жизнь круговая течет. И как бы не знали велений скрижали И Море и Звезды и Солнце с Луной, – Когда семицветно лучи заиграли, Пред тем как возникнуть – Державой одной? И как бы не знала Верховная Чаша Всех капель кипящих – в ней – силы живой? В псалме числовом их – симфония наша, В их взрывах – нам буря, магнит вихревой. Не все в письменах мы прочтем достоверно, Не только здесь блески, – и смутная темь. Мне светит, в своем начертаньи размерно, На Северном небе горящее семь. Издревле свирель семикратно напевна, Звучит в ней – с созвездий пришедший к нам звон. И то, что неделя в веках семидневна, Не прихоть – целительно-верный закон. Чтоб дух не обуглился в зодческом зное, Шесть творческих взмахов – и отдых, седьмой. Об этом гласит нам созвездье родное Всего лучезарнее – белой зимой. Пять чувств – хоровод. У поэта шестое Есть творчество памяти в видящем сне. Седьмое же в царство ведет золотое, К цветку голубому в творимой стране. Бывают минуты, – я вижу все звенья, Я помню все путы несчетных темниц. И как я разбил их стезей воплощенья И новой дороги до новых станиц. От часа додневья, от лика медузы, В себя восприявшей лазоревый крест, Я ведал восторги и сбрасывал узы, Я принял все жертвы столетий и мест. И разве я не был змеей семиглавой, Как воды горели и воздух был рдян? Я мыслю об этой поре величавой, Когда мне приливный гудит Океан. И разве не стал я малиновкой серой, Явившей, что сердце ея из огня? Цепь ликов прошел я – и полною мерой И поступью тигра – и ступью коня. Откуда бы взял я всю редкостность клада Несчитанной страсти ко всем существам? Все было мне нужно. И вот еще надо Иной камнеломни, чтоб выстроить храм. Когда упадают дремотно ресницы И я в многозоркую ночь ухожу. Поют и поют голубыя мне птицы, Что новую нужно пробить мне межу. |
