Люблю я цветы – как любит мать свою нежный ребенок,

Люблю я цветы – как любится сердце, поняв, что означился срок,

Люблю я цветы – как любит птица другую, чей голос звонок,

Люблю я цветы – как любит цветок – чуть зацветший далекий цветок.

Все спят еще в доме – я в лес, один, иду спозаранка,

Смотрю, не расцвел ли, явив солнцегроздья, Испанский дрок,

Но в сердце моем расцветает одна голубая грустянка,

Земли не вкусивший, лишь неба испивший, хрупкий цветок.

Иду я до Моря – берег свой точит, синеет, клокочет,

Затихнуть не хочет, свершает свой бег; нападенье и скок,

Не Море ли влагой своею соленой мне горькое что-то пророчит,

Две красныя капли – я слышу – упали – там в сердце – на мой голубой цветок.

Домой возвращаюсь размеренным шагом – порой, на закате,

Одна одинокая тучка под Солнцем расплавится в огненный клок,

Но огненной тучке, и Солнцу, всем солнцам, – о, всем без изъятий, –

Одно загашенье, и, кровью обрызган, там в сердце спит голубой цветок.

В земле от корней всех расцветов нежнейших прорежется ранка,

Люблю я цветы – как напев – как любовь – как гремучий поток,

Люблю я цветы – из цветов мне люба голубая грустянка,

Лампада горит пред иконой – сердцу больно – в нем вырос цветок.

Прошла жара. И fuga idearum

Исчезла с нею. Разум ясно тих.

И копьеносно всходит мерный стих,

Взяв явор образцом и белый арум.

Душевный зной был пройден мной недаром.

Жесток, Судьба, удар бичей твоих,

Но верны звезды, – я исторг у них

Немую власть над собственным пожаром.

Шальной ли ветер мне принес зерно –

В мой сад – упор нездешняго побега?

Светло в цветке, когда в корнях темно.

Как дротик – стебель. В чаше – свежесть снега.

Отрава – в корне. Но волшебна нега,

С чьей лаской обручиться мне дано.

Что ворожит твое веретено,

О, Златокруг, столетьями воспетый?

Ты, Солнце, мечешь гроздьями планеты,

Чрез бездну бездн к звену стремишь звено.

Из тьмы тобою в мир изведено

Такое огнердение, вне сметы,

Что все цветы в цвета тобой одеты,

И золотое в каждом миге дно.

Но что на всем твоя мне позолота?

Дана. Взята. Так значит, не дана.

На что обрывки мне с веретена?

Мой мед – лишь мой – хоть солнечнаго сота.

Я – Человек. Не кто-то. И не что-то.

Я смерть кляну, хоть смерть мне не страшна.

Зачем опять разбита тишина,

И с тем боренье, что непобедимо?

Все – водопад. Со звоном мчится мимо.

Но что мне все? Есть сила, что верна.

Люблю. Любовь была мне зажжена.

И вдруг ушла. Куда, – неисследимо.

Но шепчет вздох мне ладаннаго дыма,

Что в Вечном будет вечно мне верна.

Я слышал звук единственнаго слова,

Что к сердцу вдруг от сердца строит путь.

Но, в Юность глянув, Смерть сожгла сурово

Лобзанием нетронутую грудь.

Ты мной жила в последний миг земного, –

Приду к тебе, прошедши водокруть.

Забросать тебя вишеньем,

Цветом розовой яблони,

Сладко-душистой черемухой

Покадить с вышины.

А потом, в твоей горнице,

Как в постели раскинешься,

Самым вкрадчивым призраком:

Проскользнуть к тебе в сны.

В них проносятся ласточки,

Махаоны, крушинницы,

Над березовым кружевом

Гуды майских жуков.

Ты горишь, белогрудая,

Как светляк разгоревшийся,

Как морское свечение

Близь крутых берегов.

Я ночными фиалками

Расцветил твою горницу,

Я смотрю, как ресницами

Призакрыты зрачки.

И вдвоем, озареньями,

Упоившись растеньями,

Мы плывем привиденьями

До Небесной Реки.

Я спал. Я крепко спал. И сном непробудимым.

Свинцовый замкнут гроб. На палубе. В ночи.

По Морю плыл туман белесоватым дымом.

Со мной был длинный меч, лампада и ключи.

Все было сложено в приют неповторимый,

Пред тем как опустить меня на дно морей.

Я бился тем мечом, радея о родимой,

Дабы в густую ночь заря пришла скорей.

Для труднаго пути должна служить лампада,

Чтоб то, чего добыть я не сумел мечом,

Я выпустил из бездн окованнаго ада,

Все двери отомкнув моим тройным ключом.

Когда свинцовый гроб достиг до дна морского,

Умерший выпустил на волю всех живых.

И я – но я другой – средь блеска золотого –

Летел превыше всех зарниц сторожевых.

Летучий дождь, раздробными струями,

Ударил вкось, по крыше и стенам,

– Довольна ли ты прошлыми годами.

И что ты видишь сердцем – в синем Там? –

Горит свеча. Пустынный дом, тоскуя,

Весь замкнут в лике – Больше Никогда.

– Ах, в полночь об одном лишь вспомяну я,

Что мало целовал тебя тогда!