Ты, Солнце, мой отец, Светильник Неба,

Луна – моя серебряная мать.

Вы оба возбранили сердцу лгать,

Храня мой дух от черных чар Эреба.

Лоза и колос, знак вина и хлеба,

Мой герб. Мой пращур – пахарь. Нет, не тать,

Он – виноградарь. Он любил мечтать.

Любовь – души единая потреба.

Любовь и воля. Дух и плоть одно.

Звени, напев, через поля и долы.

В горах, в степи. В лесу, где даем темно,

Укрой листвою ствол, от стужи голый.

Спаяй приметы в звонкое звено.

Испивши Солнца, будь – пребудь – веселый.

Кто предки? Скифы, Чудь, Литва, Монголы.

Древляне. Светлоокий Славянин.

Шотландия. Гора и глубь долин.

С цветов свой мед везде сбирают пчелы.

Цветок душист. Но это труд тяжелый

Составить улей, выбрать ствол один,

Разведав свойства многих древесин.

И капля меда – мудрость древней школы.

Кто предки? Вопрошаю снова я.

Бреду в степи и вижу снова: Скифы.

Там дальше? Озирис. Гиероглифы.

Праматерь-Дева: Индия моя.

Багдад, где спят свершители-калифы.

Пред строгим Парсом – пламеней струя.

Вести ли нить к истокам бытие?

Чуть что найдешь, уж новое искомо.

Что люди мне! Среди зверей я дома.

Сестра мне – птица, и сестра – змея.

Меня учил паук игре тканья.

Кувшинки, цвет лесного водоема,

И брызги молний с долгим гулом грома,

И снег, и свист ветров – одна семья.

Люблю не человеческое знанье,

А смысл неукоснительных наук,

Что точно знают бабочка и жук.

В одной – моей душе обетованье,

В другом – приказ пропеть упругий звук.

В моем гербе – лоза, и в ней – вещанье.

Она безгласно вынесла топтанье,

Проворных в пляске, напряженных ног,

И брызнул красный, лился белый сок.

Она пережила пересозданье.

В безлюдное потом замкнута зданье,

Она ждала, хмелея, должный срок.

И влит в хрусталь играющий поток,

Безумя ум, вливая в смех рыданье.

По городам, через нее, гроза.

И пляшут, восприняв ее, деревни.

В ней крепкий дух.

В ней смысл исконно-древний.

В ней острый нож. В ней нежные глаза.

И стих поет, все явственней, напевней,

Что хороша – среди песков – лоза.

Когда звенит протяжно стрекоза,

Июль горит, свой лик воспламеняя.

Повсюду в мире мудрость есть живая,

И радугу хранит в себе слеза.

Глянь, васильки. От Бога – бирюза.

Лазурь средь нивы – сказка полевая.

Крепчает колос, зерна наливая.

Скрипят снопов тяжелые воза.

Серпы сверкали силой ятагана,

Но в правой битве с твердостью стеблей.

Снопы – как алтари среди полей.

Мой пращур, ты проснулся утром рано,

И колос, полный власти талисмана,

В мой герб вковал на всю безбрежность дней.

Но ведал ты и меч. Среди зыбей

Верховных туч, где древле, в бездне синей,

Гремел Перун, грохочет Индра ныне.

Учился ты свергать ярмо цепей.

Прекрасна тишь. И мирный мед испей.

Но, если ворог – волк твоей святыне,

Пусть брага боя, вместо благостыни,

Кипит, пьяня. Оплот врага разбей.

Лишь вольный мир – подножие амвона,

Достойнаго принять завет луча.

О, пращуры сохи и с ней меча!

Мой храм – Земля, но с кровлей Небосклона.

Издревле кровь смела и горяча.

Сильнее – дух. От духа – оборона.

Баал и Бэл был пламень Вавилона,

Над вышней башней – Солнца красный шар.

А Монту – бог Луны, бог нежных чар,

В стране, где Нил свое качает лоно.

Бальмонт – певец всемирнаго закона,

Он должен славить солнечный пожар.

Лелеять в звуках вкрадчивый угар

Торжеств весны и праздничнаго звона.

Увидев счастье, говорю: «Мое!»

Моя в закатном небе пирамида.

Моя Земля. Люблю как Мать ее.

И помню, все измерив бытие: –

Бальмунгом звался светлый меч Зигфрида.

Из мрака к свету царствие мое.

Я видел ибиса в моем прозреньи Нила,

Фламинго розовых, и сокола, что вьет

Диск Солнца крыльями, остановив полет,

Являясь в реяньи как солнечная сила.

Тропическая ночь цикадами гласила,

Что в древней Мексике сама земля поет.

Пчела Индийская мне собирала мед,

И были мне цветы как пышныя кадила.

В Океании, в ночь, взносился Южный Крест.

И птица-флейта мне напела в сердце ласку.

Я видел много стран. Я знаю много мест.

Но пусть пленителен богатый мир окрест.

Люблю я звездную России снежной сказку,

И лес, где лик берез – венчальный лик невест.