В поезде ехали немцы, молодые люди в прекрасном настроении. Остальные пассажиры смотрели на них косо. Один солдат заиграл на губной гармонике, другие стали подпевать: «Wenn ich komrn', wenn ich komm', wenn ich wiederum komm'»[38] — пели они на разные голоса.

— Нельзя ли прекратить этот шум? Нельзя ли установить порядок? — спрашивали пассажиры кондуктора.

Он пожимал плечами, что он мог сделать? По-немецки он тоже не говорил. «Wenn ich komm', wenn ich komm', wenn ich wiederum komm'», — пели немцы. У них и провиант был с собой. Они не могли ехать в поезде и не есть сосисок и крутых яиц.

Маргарета поняла, что голодна. Она не могла отвести глаз от сосисок, исчезавших в поющих ртах. От внезапного ощущения страшного голода она совсем лишилась сил. Хорошо, что она сидела. Поезд был полон уже в Хельсингёре, и людям, входившим на следующих станциях, пришлось стоять. Как же долго она едет! Неужели всего один день! Ей дали адрес, где она могла переночевать в Копенгагене. Добраться домой в тот же день было невозможно. Она записала, на каком трамвае нужно ехать и как найти дом. Трамвай № 2 от Площади ратуши по улице Годтхобсвей, затем направо, налево, на Вальнёддервей. Маргрета не была знакома с хозяйкой дома, но знала, что ее муж тоже сидит в лагере Хорсерёд. Адрес Маргрете дала жена Адольфа, ее там ждут и будут ей рады. Но как трудно ориентироваться в незнакомом городе.

В городе царил мрак. Трамваи выползали из темноты, подобно черным чудовищам. Люди спотыкались, сталкивались, переходить мостовую было опасно для жизни. И все время в темноте слышался топот сапог. Часы на ратуше врезались в черное небо. Машина скорой помощи промчалась в ночь с жалобным воем. Лишь бы не было воздушной тревоги! Темные фигуры спешили добраться до дому, а вдруг будет тревога.

В трамвае № 2 кондуктор, выдавая билеты и нащупывая монеты в сумке, светил себе маленьким карманным фонарем. Нелегко приходится кондуктору в такие времена. Нелегко и пассажирам. Они нервны, раздражительны. Толпятся в темноте, ругаются, то там, то здесь раздаются истерические выкрики, исчезла шутливость и копенгагенский юмор. Кондуктор терпеливо успокаивал всех: не волнуйтесь, граждане, будьте добры, пройдите вперед!

— Как попасть на Вальнёддервей?

— Одну минутку. — Кондуктор открыл книгу, посветил себе фонариком и нашел, где ей лучше сойти. Он ей скажет. У кого еще нет билета?

— Добралась! Трудно было? В темноте Даже номера дома не видно.

Маргрету встретила маленькая живая женщина. Ее звали Эллен. У нее были веселые глаза, и вся она светилась добротой и мужеством. Она заботливо сняла с Маргреты пальто.

— Ванная наверху. Мы сейчас будем ужинать. Ты, наверно, голодна и устала.

В квартире пахло чем-то вкусным.

Ванная комната с раковиной, блестящими кранами, чистыми полотенцами показалась роскошью женщине, привыкшей носить воду в кухню из колодца. Маргрета сняла грязные башмаки и надела мягкие домашние туфли Эллен. Умывшись и причесавшись, она спустилась к столу, за которым уже сидело много людей.

Здесь были дети Эллен и несколько женщин — жен заключенных в Хорсерёде; они называли себя красными вдовами и держались мужественно, не впадая в уныние. Для Маргреты было большим счастьем встретиться с красными вдовами, почувствовать себя членом их семьи.

Женщины утром были на аудиенции у министра юстиции, они требовали нормальной обстановки для свиданий в лагере и выплаты пособий семьям заключенных — помимо тех, что выдают конторы по социальным делам. Из этого ничего не вышло. Им не дали сколько-нибудь вразумительного ответа. Вначале Ранэ был любезен, галантно улыбался и говорил: «Мои милые дамы!» Потом он стал почти грубым.

— Дамы, — сказал он, — я понимаю ваши чувства, вы любите своих мужей. Но неужели вам непонятно, что вопрос очень серьезный. Вы хотите знать, могу ли я их спасти. Не знаю. Я пытаюсь, но это не так легко, как вы, может быть, думаете!

— Ну и противный же он, — сказала Эллен.

— Да, посмотрела бы ты на него, — подтвердила одна из женщин, — Курчавые волосы, яркий галстук!… А когда он склонял голову на плечо и сладким голосом говорил: «Мои дамы, мои милые дамы». Уф! Отвратительно!

Сколько энергии, сколько жизни было в этих городских женщинах. Как они умели говорить. Они шутили, изображали министра юстиции Ранэ так живо, что казалось, видишь его перед собой. Красные вдовы были исполнены решимости не сдаваться, не уступать, чувствовалось, что их не согнешь. Они были добры к Маргрете, расспрашивали ее, интересовались ее жизнью. Она уже была членом их семьи, одной из них. Ей стало так тепло от этого.

Многое показалось ей странным в этом доме. Многое было непривычно. Картины на стенах, какие ей никогда не доводилось видеть. Но ей было здесь хорошо. Все такие милые. У каждой свои заботы, и, конечно, не всегда эти женщины такие веселые. Но им хорошо вместе. И Маргрете хорошо с ними.

У Эллен было четверо детей, как и у Маргреты. Эллен работала, воспитывала детей, и чего только еще не делала эта маленькая женщина. Она ходила к министрам, к другим важным лицам, не давала им покоя. В ее доме собирались копенгагенские красные вдовы, ее адрес знали жены арестованных и в провинции. Многим было еще труднее навещать своих мужей, чем Маргрете. Жена Торбена Магнуссена, например, жила на Лолланне.

Но и полиция знала ее адрес: дом на Вальнёддервей находился под постоянным наблюдением сыщиков, которых легко было узнать. Эллен рассказала, что один находчивый господин в макинтоше регулярно исследует содержимое ее помойного ведра, ищет в нем корреспонденцию.

— Раньше я обычно сжигала старые письма, а теперь бросаю их в помойное ведро, хорошенько облив соусом и смешав с остатками пищи, чтобы сыщику было приятнее.

Муж Эллен принадлежал к партийному руководству, и полиция очень интересовалась ее квартирой, считая, что в ней обязательно должны происходить тайные заговорщические сборища. Один из ее братьев также сидел в лагере Хорсерёд. Второго разыскивала полиция, поэтому сыщики так и набрасывались на обрывки писем в ее помойном ведре.

А еще двое полицейских всегда работают на пару, их задача — завоевать доверие жен заключенных, они любезны, галантны, оказывают разные мелкие услуги. Все жены их знают.

— Их зовут Хансен и Тюгесен? — спросила Маргрета.

— И ты их знаешь? Неужели они и к вам приезжают? Ведь ты живешь где-то возле Престё?

— Да, Хансен и Тюгесен посещают и нашу округу. Были у товарища Эневольдсена, у Йоханны Поульсен. Йоханне они понравились. Ну не мерзавцы ли?

— Настоящие мерзавцы!

Маргрета разговаривала с ними однажды в Полицейском управлении. Они были вежливы и любезны.

— Такие проныры, такие противные, — сказала одна из красных вдов. — Будь с ними осторожна! Один из них особенно противный — называет себя другом детей и выспрашивает дни рождения малышей.

— Они стоят друг друга, — сказала Эллен. — Оба хороши!

Женщины послушали радиопередачи из Швеции и Англии. Ничего нового. Нет, война еще не кончилась. Красным вдовам пора прощаться и идти по домам. Лишь бы не было воздушной тревоги, а то застрянешь в каком-нибудь сыром убежище! До свидания, мы еще увидимся, ты же опять будешь здесь, когда в следующий раз поедешь в Хорсерёд. Все они были теперь подругами и товарищами Маргреты.

— Со свиданиями будет легче, — говорила Эллен, готовя постель. — Мы этого добьемся! Мы не прекратим борьбы! Не отступимся.

Маргрета почти падала от усталости. Комната плыла у нее перед глазами.

— И добьемся выплаты пособий. Мы не можем мириться с теперешним положением. Семьи буквально нищенствуют. Большинство жен с детьми вынуждены жить на двести крон в месяц. Сколько вы в деревне получаете?

— Ничего.

— Ничего! Это же безумие! Как же вам жить? Ну, об этом мы завтра поговорим. — Эллен видела, что ее гостья почти спит.

— Подушки повыше положить или так хорошо?