— Датский фронт, — воскликнул он, мягко, по-фюнски, произнося звуки.

— Датский фронт! — хором ответили ему собравшиеся.

— Мои собратья! — сказал граф. — Сегодняшний исторический день Семнадцатого ноября 1940 года станет вехой в истории нашей родины. «Система» вступила в борьбу против нового времени, против той Дании, которая будет жить, против тех, кто выступил за взаимопонимание с нашими соседями. Приверженцы еврейско-коммунистической системы сбросили маску и теперь вызывают нас на открытый бой. Дания умирающей «системы» провоцирует нас на борьбу.

Хорошо же! Они получат, что хотели. Мы принимаем их вызов. В рядах датской национал-социалистской партии царит строгая дисциплина, но пусть подлая чернь не ждет, чтобы мы терпели одну подлость за другой. Пусть не думают, что мы слабы! Мы сильны! Сильны, как никогда! Сегодня мы намерены пробудить дремлющие в датском народе силы и покончить с иноземцами в своей стране, с чуждой нам кучкой марксистов.

Покажите себя достойными этого великого часа! Покажите себя закаленными в предстоящей борьбе против прогнившей системы, которая сама себя осудила. За честь Дании, свободу и право! Да здравствует свобода! Да здравствует Дания Фрица Клаусена! Да здравствует наша национал-социалистская родина!

В ответ на графскую речь, произнесенную на мягком фюнском диалекте, штурмовики несколько раз крикнули «хейль». Дисциплинированно, держа строй, они промаршировали к ожидавшему их туристскому автобусу и заняли места.

— А граф поедет с нами? — спросил Мариус.

— Граф следует за нами в собственной машине, — был ответ.

Когда двинулись в путь, штурмовики запели:

Прохожие глядели вслед разукрашенному флагами туристскому автобусу с штурмовиками. Испуганно смотрели на них идущие в церковь прихожане. Что же такое готовится? Старая Эмма плюнула вслед автобусу и крикнула:

— Проваливай-ка вместе со своим дерьмом!

Может, Эмме надо было бы попридержать язык. Возможно, мимо проехали будущие власти. Ведь в писании сказано, что каждый человек должен проявлять покорность властям предержащим, ибо нет власти аще не от бога, и тот, кто восстает против власти, восстает против бога.

— Сатанинское отродье, — сказала Эмма. — Они не имеют к богу никакого отношения. Тьфу!

Пение в автобусе продолжалось.

Мариус Панталонщик ел бутерброды с вареньем и петь не мог. Но ногой он отбивал такт, клубничное варенье стекало на его форменную рубашку и брюки, и вид у него был довольно-таки кровавый.

При этих словах штурмовики всегда хохотали. Вот потеха-то — Моисей за колючей проволокой! Что такое скрижали, Мариус не знал. Но это явно что-то таинственное и жуткое, что-то дьявольское, из Ветхого завета.

Мариус знавал только одного еврея. Он словно видел его перед собой, страшного еврея времен своего детства, злого старика, который изредка появлялся в поселке и продавал мыло, вызывая у всех ужас. Рассказывали, что он сам варил это мыло из трупов собственноручно убитых детей, затем со зловещим видом развозил это страшное мыло в высокой ржавой детской коляске. Летом и зимой Он ходил в противном длиннополом грязном черном пальто. Он был сумасшедший, со страшной бородой и дикими черными глазами, кричал непонятные слова и пугал детей. Вот этого единственного еврея и видел Мариус, и это было самым страшным переживанием его детства. А мать постоянно грозила ему, что если он будет кусать ногти и не будет слушаться, то еврей заберет его. Он и теперь снился Мариусу по ночам. Поэтому лучше держать этого ужасного еврея за колючей проволокой в концлагере.

В городе Кёге к фрюденхольмским штурмовикам присоединился другой автобус с братьями по расе. В Роскилле окружной руководитель посадил штурмовиков уже в три автобуса. Из Роскилле выехала целая колонна машин со штурмовиками, готовыми смести с лица земли существующую систему. По дороге к столице они пели:

Прежде чем направиться в Форум для встречи со своими национал-социалистскими собратьями, фюрер из Боврупа вместе с цветом дворянства завтракал в ресторане на Площади ратуши. За завтраком они выпили по нескольку рюмок шнапса. Наконец фюрер встал из-за стола, а граф Розенкоп-Фрюденскьоль и несколько ютландских помещиков остались в ресторане, чтобы наблюдать события из окна, у которого стоял их столик и откуда открывался хороший вид на статую Маленького горниста.

В городе почти совсем не видно было транспорта. Изредка грузовик с вооруженными солдатами вермахта проезжал через площадь, где мирные граждане, совершавшие воскресную прогулку, кормили голубей. Возле статуи Маленького горниста остановилось несколько прохожих, глядя вслед большим зеленым полицейским дежурным машинам. Постепенно у статуи собиралось все больше народу. И полиция допускала это. Вообще-то скопление народа запрещалось, но директор полиции Баум дал нацистской партии специальное на это разрешение, да и по лицам собравшихся трудно было определить, может, в душе они национал-социалисты.

Внезапно послышались крики «ура», смех и аплодисменты. Молодой человек вскарабкался на статую и надел на голову Маленького горниста мешок, чтобы избавить его от зрелища предстоящей церемонии. Собравшиеся ликовали. Четверо полицейских быстро стащили молодого человека вниз и арестовали. Остальные полицейские оттеснили зрителей назад, оцепили статую и сняли мешок с лица горниста.

В огромном зале Форума национал-социалисты, собравшиеся со всех концов страны, ожидали фюрера. Штурмовики выстроились двумя колоннами, оставив посередине широкий проход. Вокруг флага Даннеброг и штандартов штурмовиков стоял почетный караул. Мариус Панталонщик вытянулся в струнку, весь окровавленный клубничным вареньем, и лишь изредка поглядывал на свои сапоги. По обе стороны трибуны стояли два трубача, а перед трибуной — четыре фанфариста с длинными фанфарами.

Посреди зала разместился оркестр штурмовых отрядов и вдохновлял ожидавших, исполняя национальные мелодии — датские и немецкие. Все подхватывали знакомые мотивы.

Доложили, что тысячи горожан ожидают на площади перед Форумом — волнующееся человеческое море, для которого не нашлось места в огромном помещении. Все население столицы присоединяется к призыву почтить память павших!

Но приверженцы «системы» снова подло нарушили закон. Датская национал-социалистская рабочая партия снова стала объектом неслыханных преследований и насилия. Именно сегодня, в этот незабываемый для нации день, офицерам и командирам армии запрещено появляться на улицах Копенгагена в военной форме! С национал-социалистских офицеров срывали униформу! Это насилие. Нарушение свободы. Насилие над командным составом армии. Подумать только — с датских офицеров снимают форму!

Но вот прибыл фюрер. Он пробил себе дорогу сквозь людское море на площади. И вошел в зал. Четыре фанфариста у трибуны подносят фанфары ко рту и играют специальный сигнал сбора для фюрера. И в честь его склоняется Даннеброг. Все стоят во фронт с поднятой правой рукой. Фюрер приближается к трибуне. Довольно твердым шагом идет по среднему проходу мимо вытянутых вперед рук штурмовиков, которые его приветствуют. На одно мгновение Мариус Панталонщик оказался совсем близко от своего фюрера. Вот наконец фюрер поднялся на трибуну. Его приветствует все огромное собрание с восторгом, ликованием, и бурной овации, кажется, не будет конца.

Фюрер начинает говорить. Лицо у него красное и напряженное от величия дня. Он говорит о чечевичном пиве, о памятных кубках и рогах, которые подымают и осушают в честь павших. В его речи фигурируют йомсвикинги, Харальд Хиллетанн и пиво на тризне Харальда Блотанна. Мариусу Панталонщику не дано понять смысла речи фюрера. Оратор углубился в самые древние времена отечественной истории, и произносимые фюрером слова кажутся штурмовику номер 661 очень важными и таинственными.