Их осталось слишком мало, чтобы пение псалмов могло по-настоящему звучать и вызывать подъем, как в первые незабываемые годы. Слишком много отпало участников. Жена Нильса Мадсена все еще преданно посещала кружок, хотя и не была ревностной христианкой; она больше молчала с кислым видом, а ее участие в хоровом пении ограничивалось недовольным мычанием. Несмотря на противодействие мужа, экономка Мариуса Панталонщика тоже приходила, впрочем, она была уже не экономка, а супруга, хотя это было одно и то же. Мариус был далеко не молод и вряд ли способен на любовь, но у него были деньги, состояние родителей, и, разумеется, он тоже оставит наследство. На это она, видимо, и рассчитывала. Детей в этом браке у них не было, экономка хотела все сохранить для себя одной. Она считалась мастерицей варить варенье, и, надо отдать ей справедливость, в доме на целый год хватало мармелада, соков и желе, хотя Мариус очень любил сладкое.

Если бы она научила его хотя бы вытирать нос, она бы уже заслужила эти деньги. Но сопли вечно застревали у него в усах, хоть и коротко подстриженных, как у одной известной личности. И зимой, в сильный мороз, он так и ходил с сосулькой под носом. Этот верзила каждый день отправлялся в магазин, накупал себе леденцов и долго еще торчал у прилавка, охотно затевая с людьми споры о системе правления и социализме, разорявшем страну. Многих забавляли его разглагольствования. Чем только не набита твоя голова, Мариус! И откуда ты это берешь!

Да, в самом деле, откуда? Он и смолоду-то звезд с неба не хватал. У него были куры и гуси, но он не управлялся с ними и не смог бы заработать себе на жизнь, если бы пришлось туго. Даже когда ему минуло пятьдесят лет, матери приходилось вытирать ему нос, а леденцы она выдавала ему только по субботам. Мать его была трудолюбивая маленькая женщина, она умела заставить своего великовозрастного долговязого сынка хоть что-то Делать. Но после ее смерти все хозяйство пришло в упадок. А тут еще эта несчастная страсть к оставленным без присмотра дамским панталонам; теперь, когда мать уже не могла более следить за ним, он неоднократно попадал в полицию.

Отнюдь не мудростью или особой одаренностью выделялся Мариус среди окружающих. Но он был ариец, этого у него не отнимешь. Он принадлежал к благородной нордической расе, которой предназначено править миром. Случайно он где-то услыхал об этих вещах, и это его увлекло. Мариус подписался на национал-социалистскую газету, оттуда он и черпал свою философию. Он водил но строчкам толстым и грязным указательным пальцем и вполголоса читал по слогам о выродках, вроде Альберта Эйнштейна, кого необходимо истребить во имя чистоты человеческой расы.

Мариус встречал евреев и знал, каковы они. Когда он был ребенком, один старик еврей в рваной одежде, с седой бородой и черными сверкающими глазами изредка показывался в округе, он торговал мылом. Свой товар он возил в высокой ржавой детской коляске, а если у него не покупали или критиковали его товар, он злился и ругался. Этот злой старик был кошмаром его детства, и мать грозила ему: не будешь слушаться, еврей заберет тебя.

Леденцы теперь были совсем не такими, как в детстве, когда купец каждую субботу вручал Мариусу фунтик с конфетами. В те времена и на вкус они были приятнее и красивее по форме и цвету. Теперь все пошло под гору — и леденцы и прочее. Во всем чувствуется упадок и вырождение.

— Наверняка эта самая «система» виновата во всем, — сказал приказчик. — Поверь, Мариус, это социалисты и евреи испортили твои леденцы! — Посетители в лавочке от души потешались над Мариусом.

Однако теперь он уже не тот человек, над которым можно потешаться. Вскоре им придется считаться с Мариусом Панталонщиком и ему подобными. Он сосал леденцы, а усы, как всегда, были мокрые. Но он шагал по белой снежной дороге с самоуверенным и важным видом, топал своими новыми сапогами и с силой втыкал свою палку в снег. Подождите, наступит время, когда покатятся головы!

Даже в марте паромы все еще были зажаты льдами. Зеландия была отрезана от Европы. В морях, свободных ото льда, немцы пускали датские суда ко дну. Несмотря на пасхальные каникулы и затруднения с транспортом, ригсдаг собрался и принял постановление — продлить срок действия закона, запрещающего подавать в дома горячую воду и иметь комнатную температуру выше восемнадцати градусов по Цельсию.

А снег все мел и мел над страной, и огромные сугробы мешали движению на дорогах. Низенькие заборы перед садами и изуродованная живая изгородь старой Эммы были погребены под снегом. А теперь пора бы уже сеять и сажать в садах луковицы. Да и крестьянам давно бы пора обрабатывать землю. В этом году все запоздало. Можно уже начать сетовать, что будет плохой урожай. А сколько льда покрыло страну и охлаждает землю! Старушка Эмма всю свою долгую жизнь прожила в Зеландии, но и ей не нравилось, что паромы замерзли во льдах.

Желтый рейсовый автобус осторожно двигался по скользкой дороге среди белых снежных валов, и пассажиры толковали о погоде и зимних трудностях. Все они были знакомы между собой. Среди них, однако, был один человек, которого давно не видели в округе. Нелегко было сообразить, кто он такой, но наконец его узнали и начали посматривать на него и перешептываться. В автобусе снова ехал Ольсен, служивший когда-то в замке Фрюденхольм и подозревавшийся в убийстве Скьерн-Свенсена. Он растолстел, был лучше одет, в новом пальто с меховым воротником и в каракулевой шапке. Уж не направляется ли он опять в замок Фрюденхольм? Может, он знаком и с новым графом?

Мартовский ландшафт выглядел здесь точно на рождественской открытке — все в снегу, а с крыш свисают длинные сосульки. Но небо было иное, чем зимой, и снег был совсем другой. Пора бы уже прилететь скворцам и жаворонкам. В садах бы сейчас уже проклюнулись крокусы, и на склонах дороги зацвела бы желтая мать-мачеха. А по радио говорили о замерзших водопроводных трубах и трудностях с транспортом. Новый картофель еще не сажали, а старый померз в ямах. Одни только кошки чувствовали весну и сладострастно орали на пятнадцатиградусном морозе.

Автобусу пришлось въехать прямо в снежный вал, чтобы пропустить мимо машину. Наверняка доктор, констатировали пассажиры. Да, болезней хватает, хоть по радио и говорят, что холод полезен. Доктор постоянно в разъездах. Он тоже надел меховую шапку. Он останавливался возле маленьких домов, входил внутрь и, прежде чем подойти к пациенту, потирал, грея, руки. Ну как мы себя чувствуем?

Старушка Эмма не знала, как мы себя чувствуем. Она может отвечать только за себя. Чувствует она себя не очень-то хорошо. Проклятый ревматизм мучает все больше и больше. Наверное, прострел. Все время так и стреляет в бедро и в ногу, как будто распух самый главный большой нерв.

— Какой вздор, — сказал доктор. — Никакого «большого главного нерва» не существует: выдумка невежд.

— Вот как, — возразила Эмма. — Вот как, значит, больше нет главного нерва. И разве это невежество, когда все болит?

Возмущенная, она глядела на доктора, в обиде за то, что ей не позволили иметь большой главный нерв. Но ей, во всяком случае, было больно, что бы наука об этом ни думала.

— Вам нужно тепло, — сказал доктор Дамсё.

Эмма фыркнула:

— Тепло! Как же, с таким торфом, какой нам выдают теперь!

— Знаете что? Вам было бы гораздо лучше в доме для престарелых, — предложил доктор. — Там тепло и уютно. И есть общество. Там живет много женщин. И там будут о вас заботиться.

— Я сама могу заботиться о себе! — сказала Эмма.

— Вы только не думайте, что это своего рода призрение бедных. Теперь не то, что в старые времена. Вы просто имеете на это право. И мы все имеем на это право. Вы ведь платите взносы на дома для престарелых, это наше право жить там. когда мы состаримся.

— Разве доктор собирается в дом .для престарелых? — спросила Эмма.

— Я? Нет… Я не знаю. Во всяком случае, я еще не дожил до этого. Пока еще нет. Да, не следует говорить