— Религия господина Тофте и религия церкви — это религия индивидуализма, — начал он. — Нельзя быть бессмертным в одиночку… Бессмертен только коллектив. Мы бессмертны все вместе, а не каждый сам по себе.

— Мне это не очень понятно, — сказал Мартин, вытягиваясь на койке. — Здесь в голову приходят такие странные мысли. Это потому, что ничего не делаешь. Я привык работать на свежем воздухе, а не размышлять над жизнью в четырех стенах.

Старший учитель Магнуссен продолжал ходить по камере. Шесть шагов вперед, шесть назад. Мартин нетерпеливо следил за ним глазами.

— Какие произведения литературы и искусства мы называем бессмертными? Бессмертно то искусство, которое понятно людям во все времена. Искусство — это общность людей. Никто не пишет для себя. Жизнь — дело общее. Нельзя размножаться одному. Да и жить совсем одному нельзя. Робинзон Крузо окружил себя козами на своем острове, чтобы не быть одному, но если бы не появился Пятница, он, возможно, все же умер бы от одиночества, ибо у человека и козы очень мало общих интересов. Полное одиночество вообще невозможно себе представить. Одинокий человек похож на желток в яйце, он живой, но не обладает ни чувствами, ни мыслями.

— Да, в одиночке ты как желток в яйце, — проговорил Мартин.

— Нет, — серьезно возразил Магнуссен. — Даже в одиночке нельзя представить себе полного одиночества, о котором любят сочинять басни некоторые глубокомысленные писаки. Заключение человека в одиночку — это варварство, но при всей злой воле нельзя добиться совершенной изоляции заключенного.

— Ты хочешь сказать, что можно перестукиваться через стены и водопроводные трубы?

— Я читал, что в госпиталях после первой мировой войны поддерживали жизнь в искалеченных человеческих существах, которые не могли ни видеть, ни слышать, ни ощущать, ни как-то проявлять свои желания. Они дышали, в них вводили питание, следовательно, они жили, но невозможно предположить, чтобы подобное существование имело что-то общее с человеческой жизнью.

— Это ужасно, — сказал Мартин.

Старший учитель продолжал:

— Жизнь есть и в пшеничном зерне, и в сухой горошине. Может быть, есть жизнь и в неорганической материи. Возможно, границы жизни шире, чем мы себе представляем. Но человек жив только тогда, когда он связан с другими. Отдельный человек умирает и исчезает, а общность продолжает существовать.

— Я ничего не смыслю в философии и религии, — сказал Мартин. — Я никогда не размышлял над подобными вопросами. У меня всегда было много дела. Но когда тебя запирают в четырех стенах, в голову приходят такие странные мысли и сам становишься таким странным.

Двадцатого августа министр юстиции Ранэ смог внести в фолькетинг проект закона № 349 о запрещении коммунистической партии и коммунистической деятельности.

Типограф Дамаскус был среди тех, кто хотел присутствовать на обсуждении этого проекта. В тапочках на босу ногу он прошел длинный путь от улицы Стенгаде до Кристиансборга. Он пришел задолго до начала заседания. Но его не впустили в зал.

— Все места для публики уже заняты, — сказал ему привратник у входа.

— Как странно, — удивился Дамаскус. — Я же пришел задолго до начала.

— Не стойте здесь! — сказал привратник. — Освободите лестницу. Здесь нельзя толпиться!

— Я же не толплюсь, — улыбнулся Дамаскус.

— Проходите! Нельзя задерживаться у входа в ригсдаг!

Огорченному и раздосадованному Дамаскусу ничего не оставалось, как побрести обратно в типографию на Стенгаде. Вообще-то он не интересовался делами ригсдага, не состоял ни в какой партии, но на этом обсуждении ему очень хотелось быть. Идеалисту типографу не терпелось услышать, что представители различных партий скажут по этому вопросу. Он верил в доброе начало в людях. Был убежден, что во всех партийных фракциях, за исключением нацистской, найдутся люди, которые выступят в защиту заключенных в тюрьму, против бесправия и беззакония. Он считал, что среди социал-демократов, радикалов, представителей партии «правовой союз» есть истинные идеалисты и они мужественно скажут свое слово. Да и среди консерваторов и «венстре» есть же справедливые люди, верные конституции. Может быть, найдется пятьдесят хороших людей в парламенте, размышлял Дамаскус. Может быть, тридцать. Может быть, десять. Но сколько-то их должно быть. Дамаскусу доставило бы большую радость услышать выступления этих добрых людей. Это было бы так приятно. Поэтому-то он заблаговременно и отправился в Кристиансборг.

Другим тоже казалось, что они пришли заблаговременно, но, как выяснилось, все они опоздали. Больше всего среди пришедших было женщин, они хотели узнать о судьбе своих мужей. Но их не впустили, сказав, что все места заняты.

Лишь отдельным мужчинам удалось войти в зал. Среди счастливчиков были сержанты Хансен и Тюгесен. Сидя в ложе для публики и оглядываясь вокруг, сыщики видели только работников Полицейского управления. Все счастливчики были явно переодеты под обычных граждан.

В зале фолькетинга не все депутаты были налицо. Отсутствовала коммунистическая фракция. Один из депутатов написал из тюрьмы заявление в Президиум ригсдага, требуя, чтобы его вызвали на заседание и чтобы ему в соответствии с конституцией была обеспечена безопасность. Ответа он не получил. Большую группу полицейских держали наготове для ареста остальных депутатов-коммунистов, если они явятся.

В этой необыкновенной обстановке министр юстиции излагал закон о запрещении коммунистической партии и коммунистической деятельности. Курчавый, в ярком галстуке, поднялся он на трибуну парламента и томно улыбнулся высокому собранию. Читая проект закона, он склонял голову набок и жестикулировал, будто произносил тост на званом ужине и расшаркивался перед дамами. Первый параграф закона гласил:

Второй параграф закона предписывал, что по решению министра юстиции можно арестовывать на неопределенный срок людей, чье поведение дает основание предполагать, что они, возможно, проявят когда-нибудь намерение участвовать в коммунистической деятельности или агитации. Специально выделенный судья при Копенгагенском городском суде обязан в течение двадцати четырех часов после решения или одобрения министра юстиции составить заключение о необходимости ареста. Приговор специального судьи не подлежит обжалованию в обычном порядке, но должен передаваться с этой целью непосредственно в Верховный суд.

Третий параграф определял, что имущество, принадлежащее коммунистическим союзам и объединениям, а также их архивы, протоколы и прочее передаются на сохранение общественности.

Закон не распространялся на Фарерские острова и вступал в действие немедленно.

— Само собой разумеется, — сказал в своей речи министр юстиции, — что Дания после 22 июня 1941 года не может допускать, чтобы в стране велась деятельность в пользу иностранной державы. Поэтому уже 22 июня и в последующие дни перед полицией встала настоятельная необходимость арестовать руководящих деятелей коммунистической партии. Ясного параграфа в законе для такого ареста не было, но существует общеизвестное правило в государственно-правовой практике, что правительство в случае возникновения ситуации, угрожающей безопасности и благополучию государства, имеет право принимать меры, к которым оно вынуждено данной ситуацией. Поэтому все происшедшее, с моей точки зрения, является вполне законным. Однако представляется целесообразным принятие соответствующего закона в оправдание тех мер, каковые необходимо было немедленно осуществить.

После зачтения проекта не последовало долгих и горячих дебатов. Не было сказано ничего, что могло бы растрогать типографа Дамаскуса, если бы ему разрешили присутствовать на заседании, не было ни смелых речей, ни мужественных слов, которых он ожидал. Не было ни возмущения, ни гнева. Не было ни пятидесяти, ни тридцати, ни десяти. Не было ни одного.