Оле Ястрау вздохнул.
— Ты думаешь, дело к тому идет?
— Можно ли сомневаться, что Енс Ангвис при своей способности к мимикрии будет делаться день ото дня все более похожим на англичанина.
— Нет, я не об этом. А ты всерьез веришь, что твои англичане — наши англичане — имеют шанс выиграть войну?
— Дорогой друг, — сказал Вульдум. — Они всегда выигрывали.
— Я не могу себе представить, как они будут вести себя на этот раз. Не могу вообразить! Я завидую твоей вере! Боже мой, как я завидую тебе и всем, кто верит!
— Не вечно же будет длиться немецкое безумие. Нет, не вечно. Безумие не может быть вечным. Боюсь, однако, что это безумие продлится очень долго. Война будет длинная-предлинная. Тридцатилетняя война. А может, и столетняя.
— Что ты намерен предпринять в течение ста лет?
— Самое лучшее, что мы можем сделать, — это вести себя тихо.
— Тихо-тихо! — повторил поэт Оле Ястрау.
40
Происходили большие и малые события. Гитлеровцы оккупировали Грецию и Югославию. Крупнейший крейсер Англии был затоплен. Датский король отрешил от должности посланника в Соединенных Штатах, а правительство начало судебный процесс против этого посланника по обвинению в измене родине.
Начальник немецкой полиции Генрих Гиммлер посетил Копенгаген и имел удовольствие повидаться с начальником полиции Ранэ.
В поселке Фрюденхольм произошло возмутительное преступление, оно не подлежало судебному разбирательству, и о нем нельзя было упоминать в газетах и по радио. Но слухи ползли из дома в дом, вызывая гнев и ужас. Четырнадцатилетнюю дочку пекаря Андерсена изнасиловал и чуть не задушил немецкий солдат. Добрый Густав, друг дома, благовоспитанный сын начальника почты из Марктхейденфельда.
Преступление было совершено в тот воскресный день, когда Густав вместе с другими немецкими солдатами покидал Фрюденхольм. Утром он зашел проститься. Ему вручили подарки и огромный сверток с продуктами. Пожелали доброго пути и военной удачи. Пекарь сказал, что война закончится в течение месяца, в сущности, ее исход уже решен. До рождества друзья встретятся в Новой Европе. Густав обещал после женитьбы на Адельгейде вместе с ней совершить свадебное путешествие в Данию. Это будет скоро.
В воскресенье вечером фру Андерсен позвонила доктору Дамсё. Доктор должен прийти немедленно. С Алисой творится что-то странное, она не может ни говорить, ни есть. Ее не было целый день, и родители не могли понять, куда она делась. Позже фру Андерсен нашла ее на чердаке пекарни, забившуюся в угол среди мешков с мукой. Она дрожала, плакала, не могла объяснить, что с ней, не могла выпить глотка воды.
В доме фру Андерсен пахло олифой, лаком, мылом и содой.
— Осторожно, полы только что натерты, — сказала она доктору, вводя его в комнату девочки, обитую яркими обоями. Пациентку окружали куклы и плюшевые медведи. — Вот она, доктор! Вы понимаете, что с ней?
— Да, — сказал доктор.
На шее следы пальцев, глаза налиты кровью. Жизнь девочки в опасности. Фру Андерсен громко вскрикнула, поняв, в чем дело. Доктор открыл ей правду слишком грубо, не проявив той чуткости, какую необходимо проявлять по отношению к матери. Доктор был занят только девочкой, ее немедленно нужно везти в больницу. Он даже не ответил на вопрос фру Андерсен:
— Надеюсь, малютка Алиса не забеременеет? А допускаются ли аборты в таких случаях? Вероятно, закон это разрешает?
Бесчувственный доктор равнодушно молчал, не понимая горя матери. Разве она виновата? Он как будто упрекал ее своим невежливым молчанием. Разве она могла подозревать, что за человек сын начальника почты из Марктхейденфельда? И разве на нее не обрушился тяжелый удар? Теперь все жители поселка будут сплетничать! у фру Андерсен были все основания впасть в отчаяние, но доктор не проявил к ней ни малейшего участия. В другой раз, бог свидетель, она вызовет врача хотя бы из самого Престё! Пусть доктор Дамсё более не рассчитывает на вызовы в семью Андерсенов!
Пекарь Андерсен решил потребовать возмещения. Начальник почты в Марктхейденфельде, или вермахт, или немецкое государство обязаны раскошелиться, обязаны возместить ему понесенный им моральный урон. Он намеревался подать в суд. Но оказалось, что датская полиция ничем помочь не может. Сержант Хансен из Престё не имел никакой власти над иностранными солдатами. А где Густав теперь? Где-то на пути в Грецию.
А соседи болтали.
— Девчонка сама виновата, — сказал Нильс Мадсен. — Она из тех, что бегают за мужиками! Такая может так раздразнит!, бедного мужчину, что он и рассудок потеряет! Знаем мы их!
Фру Мадсен поджала губы и промолчала. Но была довольна, что у них в доме более нет падших женщин, что их заменили мальчишками из опекунского совета, которые не возбуждают ее мужа.
Один из мальчишек, Гарри со сломанным носом, полол грядки свеклы. В свои пятнадцать лет он был высокий и сильный парень. Нильс Мадсен наблюдал в бинокль, работает ли он. Гарри был ленив, и его следовало держать в ежовых рукавицах. Зимой его определят на завод, потеря невелика. Нильс Мадсен озирает свои владения. Черные штабеля торфа на зеленом лугу. Телята На выгоне. Пасущиеся рыжие коровы. Засеянные поля, свекла, картофель, люцерна. А за торфяником лес. Там кукует кукушка.
Луга зеленели. Весной выпало много дождя, но было еще холодно, и после долгой зимы все запаздывало в росте. Крестьяне ждали тепла. Дикий кервель цвел на обочинах канав легкими белыми зонтиками. А на лугах богородицыны слезки, и полевая гвоздика, и кресс, и душистая мята. Лягушки начали квакать, и учитель Агерлунд принес лягушачью икру в класс для наглядного обучения. Дети с портфелями бежали в школу, стуча деревянными башмаками, не успев вытереть рот после завтрака. Все куда-то торопились, боясь опоздать. Как будто спешили поскорее расстаться с жизнью.
В небе показались самолеты. Немецкие истребители охраняли страну, а транспортные самолеты направлялись в Норвегию. Для жителей поселка было выстроено убежище на сквере у памятника Скьерн-Свенсену. Когда с крыши здания местного управления раздавался вой сирены, жители обязаны были бежать в это укрытие. А спасет ли оно от настоящих бомб? Убежище — высокий курган с трубой — было похоже на мавзолей Скьерн-Свенсена на кладбище. Детям это сооружение нравилось, они влезали на курган, проникали, несмотря на запрет, в его темную глубину, играли в прятки и аукались через трубу. Но рабочие, построившие убежище, снова ходили без работы.
Стояла лучшая летняя пора. Перед праздником Ивана Купалы наступило тепло, пришли первые по-настоящему летние дни. Пчелы жужжали в садах. Высокая бузина цвела у пруда перед домом Мартина Ольсена, Нильс был очень огорчен: его маленькая красная тележка сломалась, и он хотел, чтобы отец сразу же ее починил.
— Посмотри-ка — колесо соскочило!
Но Мартину было некогда. Ему всегда некогда. Нужно идти на собрание. Каждый день он ходил на собрания, писал бумаги, устраивал всякие дела. Он все мог устроить, только вот не мог найти времени починить тележку.
— Это не тележка, это мой автомобиль, — сердился Нильс.
— Конечно, это автомобиль. Я его починю, только подожди немного, Нильс. Завтра. Или в воскресенье.
— Ты никогда не починишь! Никогда у тебя нет времени!
— В воскресенье, Нильс. Мы обязательно починим автомобиль!
— Нет! Нет! Ты никогда ничего не хочешь для меня сделать! — Нильс заплакал и пнул тележку ногой.
— Жаль детей, — сказала Маргрета. — У тебя никогда нет времени заняться ими. Ты обещаешь и обещаешь, и все-то тебе некогда.
— Черт подери, может же он подождать до воскресенья! Не могу я чинить тележку, когда мне нужно идти на собрание!
— Ты обещал детям пойти с ними в лес как-нибудь, когда распустятся буковые деревья. Они так этого ждали. А теперь буки уже распустились!
— Да, да. В воскресенье мы пойдем в лес. В воскресенье у меня нет особых дел. Мы отправимся в лес на прогулку. Возьмем бутербродов, ты захватишь лимонаду! А сначала починим тележку, хорошо, Нильс?
