Маргрета не сразу поняла, о чем он говорит. Его собственный дом? Но ведь они платят за квартиру. Не собирается ли он им отказать?

Нет, конечно. Это даже запрещено законом о найме квартир. Енс Ольсен соблюдает законы. Он никому не причинит неприятности. О нем нельзя сказать, чтобы он желал зла соседу. Но лучше, если Маргрета не будет больше приходить к ним. Он не смеет разрешить ей говорить по телефону. И не может ли она покупать молоко в другом месте? Хотя бы временно? Енсу Ольсену очень не хотелось бы, чтобы на него пало подозрение в соучастии.

— Соучастии? В чем?

— Не знаю, что сделал Мартин, и не хочу знать! Не хочу чтобы меня в это дело впутывали.

Маргрета направилась к себе, а Енс Ольсен осторожно оглядывался вокруг. Не выследил ли кто их? Времена теперь опасные. Нужно быть осторожным. А у тебя же маленький ребенок, Элли! Твой долг думать о ребенке. Ты несешь за него ответственность.

Жители отсиживались в своих домах и не желали ни во что впутываться. Они избегали встреч с Маргретой. Но из окон следили за ней. Вон она идет. Интересно знать, куда? Наверно, к Йоханне. Да. Оскар ведь скрылся. Он и раньше имел неприятности с полицией — когда вернулся из Испании. Где-то он скрывается? Неужели он воображает, что может жить в лесу, как какой-нибудь хёвдинг? Проголодается — выйдет!

— Эти люди сами во всем виноваты, — сказал Расмус Ларсен, — Если занимаешься подобными делами, жди расплаты. Мартин, наверно, долго просидит в тюрьме, и жена, конечно, будет просить о пособии. А вот с фру Поульсен дело обстоит иначе… Ее муж добровольно оставил свою работу, и я не считаю, что местное управление обязано оказывать ей помощь, пока Оскар Поульсен на свободе. Самое лучшее для нее обратиться в полицию.

Йоханна не знала, где скрывается Оскар. В то воскресенье, когда Роза прибежала предупредить его, у него с собой не было ни денег, ни продовольственных карточек. Он ушел с завода в рабочем комбинезоне. Как-то он выпутается… Йоханна совсем растерялась, она не привыкла жить самостоятельно и не знала, что ей делать. А на что жить, когда кончится недельная получка Оскара? Она неподвижно сидела на стуле, крепко прижимая к себе веснушчатого Вилли, как бы ища у него помощи.

Маргрета считала, что нечего впадать в уныние, все наладится. И, конечно, Йоханна получит пособие, если понадобится. Ты должна сказать, что муж тебя оставил! Да Оскар, наверно, скоро даст о себе знать. Он давно подумывал уйти в подполье, перейти на нелегальное положение, и у него, наверно, был какой-то план. Во всяком случае, хорошо, что он избежал лап полиции.

— Да , возможно, — сказала Йоханна. — Не знаю. Хуже всего эта неуверенность. Ты-то хоть знаешь, где Мартин.

— Нет, я не знаю, где Мартин.

К другим коммунистам округи полиция не заходила. Ей явно было ведомо, что Мартин и Оскар занимают руководящие посты в местной организации.

Вечером у дома Маргреты остановилась машина. Енс Ольсен и обе толстухи стояли у окон, прижав носы к стеклу. Что такое? Не приехали ли и за Маргретой?

— Нет, это доктор, — сказала Люси.

— Ну, значит, Маргрета заболела. Или кто-то из детей. Не наше дело. Главное — ни во что не впутываться. — Енс Ольсен и дочери таращили глаза.

— Я слышал, ваш муж арестован, — сказал доктор Дамсё Маргрете. — Я приехал сказать вам, что это большая честь для него. Я так считаю.

— Возможно, — ответила Маргрета.

Доктор пожал ей руку.

— Это большая честь! Но одной честью не проживешь. У вас четверо детей. Разрешите немного вам помочь.

— Я обойдусь.

— Конечно, обойдетесь. Конечно, государство не оставит вас в беде. Но мы же знаем, как медленно поворачивается государственная машина. А вам, наверно, сразу же понадобятся наличные. Может быть, вам придется поехать в Копенгаген. Может быть, нужно будет посоветоваться с адвокатом. Может случиться много непредвиденного. Возьмите-ка! — И доктор положил стокроновую бумажку на овальный стол.

— Нет, спасибо, — сказала Маргрета, — я не могу этого принять!

— Вы обязаны принимать все, что прописывает вам ваш врач! И не важничайте, — сказал доктор. — В стране свирепствует чума. Положение совершенно из ряда вон выходящее. Могут появиться непредвиденные расходы. Ради вашего мужа вы должны иметь немного денег наличными. Хорош бы я был, если бы не дал вам денег. Мы же, черт подери, земляки, и вы не должны смотреть на меня сверху вниз только оттого, что я не коммунист! Когда ваш муж вернется, мы все уладим. А если вам понадобится больше, сразу же обращайтесь ко мне!

— Спасибо, — сказала Маргрета. — Спасибо, конечно, мне придется поехать в Копенгаген. Я еще ничего о Мартине не знаю. Я беру эти деньги, спасибо.

— Не за что. Это чисто практическая мера, о которой я сразу подумал. Приходите или позвоните, если что-нибудь понадобится. Я очень хочу знать, как пойдет дело. Передайте привет вашему мужу, когда сможете. Может быть, он скоро вернется. То, что с ним произошло, возмутительно, это не может продолжаться, у нас же существуют законы и суд!

Из окон Енса Ольсена наблюдали за тем, как Маргрета проводила доктора до машины, как доктор пожал ей руку.

— Приходите, если вам что-нибудь понадобится, моя машина или телефон.

Енс Ольсен и толстухи глазели и слушали.

— Вообще-то он никогда не подает руки, — сказала Элли. — Странно.

Почтальон принес газеты. Победы немцев по всему фронту. Повсюду прорывы. «Дагбладет» щедро оформляла немецкие сводки: специальное коммюнике № 1, специальное коммюнике № 2, специальное коммюнике № 3. Через десять дней рейхсминистр доктор Розенберг будет говорить со всем миром из московского Кремля!

Датчане покупали различные газеты, но содержание в них было одинаковое. Большинство читало специальные немецкие сообщения в «Амтсависен». Пекарь Андерсен подписывался на «Дагбладет». Пастор Нёррегор-Ольсен читал то же самое в «Данмаркстиденде», а Расмус Ларсен — в «Социал-демократен». Мариус Панталонщик и Нильс Мадсен получали особую газету, которая лишь незначительно отличалась от остальных.

Ни одна газета не упомянула об охоте на коммунистическую партию и арестах датских коммунистов. То, что произошло, происходило неофициально. Но, возможно, статью под заглавием «Культурбольшевизм», написанную любителем литературы доктором Хорном в «Данмаркстиденде», можно было воспринять как привет его заключенным в тюрьму землякам — среди них были ведь и писатели, которых доктор-литератор терпеть не мог. Харальд Хорн писал в этой статье:

— Посмотри-ка, что пишет Харальд! — сказал пастор Нёррегор-Ольсен, протянув газету жене. — Он смело говорит о том, о чем другие не решаются сказать. Смелые слова! Он мужественный человек.

— Хорошо написано: «колюшкой мелькал», — сказала жена, прочитав указанное место.

— Конечно. Харальд остроумен и резок. Он владеет пером. И обладает мужеством.

Пасторша читала дальше о книгах, не имеющих художественной ценности, о пьесах, лишенных действия, несценичных. Всему этому конец!

— Мартин Андерсен Нексе и другие мелкие чужеродные тела в датской литературе получили по заслугам! Да, Харальд берет на себя смелость расправиться с безбожным салонным большевизмом в литературе. Наконец-то он свернул шею антинордической, чуждой литературной моде, этой жалкой поденке.

— Говорят, среди арестованных коммунистов — Мартин Андерсен Нексе, — сказала пасторша.