5. Тот же грех лежит и на личности. Человек, не сознающий в себе злого начала (проявлений древних пластов психики), лишается многомерности, психологической глубины. Непризнаваемую, несовместимую с сознанием низшую часть личности Юнг называет «тенью». Тень — это сумма всех тех неприемлемых качеств, которые мы предпочитаем скрывать, энергично вытесняя их из сферы сознания. Но чем больше она вытесняется в личное и коллективное бессознательное, тем сильнее становится и в конце концов мстит нам своим возвращением в виде массовых психозов и асоциального поведения.

6. Бессознательное и вытесненное содержание психического с легкостью проецируется на окружающий мир. Проекцией Юнг называет способ психологической защиты личности или группы, состоящий в ошибочном приписывании ими собственных, но неосознаваемых качеств другим индивидам или группам. Классический пример — психология войны и шовинизма: все, что совершает наша сторона, — хорошо, все, что делает другая, — плохо. Фактически наш враг просто обвиняется в недостатках, которые мы не хотим признать за собой. А в сфере политики — это необычайно распространенная вещь.

Итоговый же диагноз К. Г. Юнга гласит: западная цивилизация поражена тяжелым неврозом, который проявляется в современных политических конфликтах, войнах, терроризме и т.п. Следовательно, глубинная основа всех этих явлений — психологическая. Поэтому выход предлагается такой: следует признать наличие в каждом из нас способностей и наклонностей к совершению всего того зла, что совершается в истории. Нужно научиться жить с осознанием своей тени, т.е. зла в своей собственной природе. Необходимо также изменить современную социально-культурную практику, которая не дает выхода нашим иррациональным душевным импульсам. Нужно найти цивилизованные формы выражения личного и коллективного бессознательного (религия, спорт, политика), чтобы оно перестало прорываться наружу в социально опасных формах.

Таков общий контур концепции К.Г. Юнга, в которой, как нетрудно заметить, личное и коллективное бессознательное превратились в главных героев человеческой истории. Согласиться с таким глобальным обобщением трудно: не доказано, что жизнь и мир иррациональны. Но то, что иррациональный компонент в политической психологии есть и имеет не слишком ясное пока значение, — это можно считать вполне доказанным.

Наличие в политической психологии личности и социальных групп устойчивых, медленно меняющихся элементов позволяет говорить о ее исторических и национальных типах. В частности, современный российский тип политической психологии нередко характеризуют как авторитарно-патерналистский или авторитарно-коллективистский.

Эти характеристики подразумевают выделение следующих особенностей российской политической ментальности:

(1) придание особого значения государственности как главному интегрирующему основанию общества; державность как выражение величия и мощи государственного начала;

(2) высокий уровень ожиданий от государства, от которого требуется выполнение функций не регулировщика, но попечителя, заботливого устроителя судеб граждан;

(3) персонализация государственной власти, признание единоличной воли правителя (желательно доброго и мудрого) наиболее понятной и близкой формой реализации власти;

(4) отказ от личной политической активности и инициативы и передача их политическим институтам;

(4) выражение коллективистских (общинных) начал жизнеустройства в категориях соборности, интернационализма, мировой солидарности трудящихся;

(6) высокая степень терпимости к этническим, религиозным, региональным и прочим различиям;

(7) пренебрежение формально-правовым способом регуляции общественных отношений, поиск «высокой» справедливости и т.д.

Все эти типические черты отечественной политической психологии достаточно легко увязываются с историко-географическими особенностями развития российского общества: необъятными размерами территории, пестрым этническим составом населения, необходимостью сильного централизованного государственного начала, общинным укладом жизни основной массы населения, срединным расположением России на стыке восточной и западной цивилизаций и пр.

Кроме этого, авторитарно-патерналистский облик отечественной психологии масс принято выводить и из характеристик господствующих психологических типов личности, которые производны от политико-экономических условий эпохи. Так, российский исследователь этой проблемы Г.Г. Дилигенский считает[109], что в Древнем мире, Средневековье и отчасти в Новое время господствовал тип личности, воспринимавшей сферу политики как источник порядка, безопасности и психологического комфорта от осознания факта включенности в большую социальную общность. Однако достигалось все это за счет подавления индивидуальности, жесткой связи с социумом, безусловного подчинения социальным институтам (общине, сословию, государству). Именно этот тип личности питает до сих пор различные авторитарные, деспотические политические режимы.

XVIII—XIX века в Европе стали временем становления новых общественных порядков (капиталистических) и соответственно нового типа личности. Ситуация межиндивидуальной конкуренции стимулировала превращение в типические таких черт личности, как автономность, инициативность, стремление к риску, личная ответственность и т.д. Формирование такого типа личности естественно сопровождалось требованиями политической свободы, равенства, демократии как инструментов освобождения личности от сословных, иерархических, религиозных и прочих ограничений, препятствовавших выявлению и самоутверждению индивидуальности человека. Разрыв же традиционных связей личности с общиной, сословием рождал необходимость в психологической компенсации утрачиваемого чувства защищенности, интегрированности человека в социум. Таким компенсирующим механизмом стало растущее чувство собственного достоинства, самоценности индивида, ревниво оберегающего свои фундаментальные, неотчуждаемые права и свободы. Именно этот психологический тип личности сегодня питает господствующие либерально-демократические ориентации политической психологии в индустриально развитой части мира.

Главную особенность умонастроений, сложившихся ныне в наиболее влиятельных странах Запада, весьма наглядно выразил известный исследователь социально-психологических и политических проблем Эрнест Геллнер (1925—1995): люди ценят продукт, который, как они знают, не зависит ни от военной мощи... ни от территории, ни от прямого владения природными ресурсами; ценят институциональный, экономический и политический плюрализм; ценят идеологию компромисса, препятствующего абсолютизации какой-то одной системы воззрений и сакрализации общества. Поэтому они уже не пойдут воевать за веру и не будут сражаться насмерть за землю или ради славы[110].

Последняя фраза этого пассажа очень удачно оттеняет принципиальную разницу политико-психологического склада современного российского и западного обществ. Ведь нет сомнений в том, что, какими бы плачевными ни были условия нашего существования, защищать их в случае внешней угрозы мы будем не жалея сил. Хорошо это или плохо, гордиться этим или наоборот — вопрос открытый. Он открыт еще со времен славянофилов и западников, пытавшихся понять, чем обусловлена специфика отечественных порядков — унижающей нас российской отсталостью или возвышающей самобытностью. Ответ на этот вопрос продолжают искать и до сих пор...

1. Назовите главные элементы структуры политического сознания. Каковы основания их выделения?

2. Что отличает политическую идеологию от политической психологии?

3. Совпадают ли по содержанию понятия «политическая психология» и «обыденное политическое сознание»?

4. Какие доктрины (идеи) можно отнести к жанрам политического мифа и утопии? В чем смысл их существования в современном политическом сознании?