Одеваясь, он взял новый галстук. Этот галстук никак не вязался с поношенным костюмом из синей саржи, но он видел в нем материальный символ принятого решения, залог своей веры. Чемоданчик, который он захватил с собой и в котором лежал старый грязный костюм, должен был сыграть важную роль. Во время обеденного перерыва он отнесет костюм в химическую чистку, где клиентам выдают квитанцию. Неторопливо шагая по Дарлингхерст-роуд в толпе идущих на службу людей, Риджби знал, что его намерение бесповоротно и что его совесть спокойна. Он обработал себя настолько, что мог уже бросить вызов миру, обработавшему его еще раньше.
Втиснувшись в трамвай, Риджби простоял до конца поездки — впрочем, короткой. Напряжение не проходило. Другого он и не ждал. Какой человек на его месте не испытывал бы в этот день страха? Он думал: даже профессиональный преступник нервничает, как бы хорошо ни был рассчитан риск.
Только когда он остановился на углу у антикварного магазина напротив «Национального страхования», в нем что-то дрогнуло. Это здание всегда представлялось ему неприступным. В его стенах он стал пленником и так долго жил под гнетом его самодержавного деспотизма, что вопреки своей воле сквозь привычную ненависть ощущал его покровительственную мощь. И его охватила слабость.
Часы на почтамте пробили девять, но Риджби все еще медлил. Он даже сказал себе, что еще может вернуться домой, отложив на другой день необходимость действовать. Но тут он увидел, как в одиночестве своей квартиры мучительно проглядывает все ходы и извивы своего плана, колеблется и, наконец, выискивает какой-нибудь жалкий компромисс, и преисполнился отвращением. Он сошел с тротуара. Этот первый шаг освободил его от желания оттянуть решительную минуту, и он продолжал идти.
Усевшись за свой стол, Риджби с облегчением почувствовал, что привычные обязанности отогнали видение сокрушающей мощи, разменяли оплот необоримой силы на знакомые мелочи и лица. Теперь лишь он сам казался себе великаном, вырвавшимся из привычной карусели будней.
Он работал. Он неторопливо прихлебывал утренний чай, а во время обеденного перерыва отнес свой костюм в чистку и, вернувшись с пустым чемоданом, поставил его под стул. Потом позвонил Эдит.
Эдит Саймонсен сняла трубку, предвкушая радость. По настоянию Джо она согласилась поставить у себя телефон — чтобы приблизить их друг к другу, сказал он. Не могут же они все время гулять, как молоденькая парочка.
Она слушала его и различала еще какие-то неясные звуки. Может быть, голоса? Так бывало всегда, когда он звонил. Заинтригованная, она спросила:
— Что это за шум, Джо?.. Ах, так у вас есть контора! Мне всегда хотелось знать… Я намекала, но вас это как будто раздражало.
— Вовсе нет, Эдит. Мне просто не хочется об этом говорить. Я собираюсь до нашей свадьбы покончить со всем этим. Я ведь уже говорил, что дальше будет только будущее.
Эдит засмеялась:
— Но ведь вряд ли, Джо, ваше прошлое настолько уж черно?
— Я надеялся, что вы поймете.
Ее любопытство исчезло.
— Это прелестный комплимент, Джо. И дерзновенный замысел — заставить время обратиться вспять, ни больше и ни меньше.
— Вот именно.
В его голосе была такая властная настойчивость, что Эдит задумалась: а не хочет ли он, чтобы и она сочла свое прошлое банальным и выбросила из памяти все ушедшие светлые минуты? И еще — не собирается ли он внушить себе холодное безразличие к тому, что ценил прежде? Она сказала:
— Я не прошу вас, Джо, принести в мою жизнь ваше прошлое. И я знаю, что, порывая с ним, вы никому не причиняете вреда. В некоторых отношениях мы оба по-своему сиротливы. Но это звучит уныло, и я лучше скажу по-другому: вы единственный в мире человек, который теперь что-то значит для меня. Вы довольны?
Риджби закрыл глаза.
— Очень, Эдит.
Опуская трубку на рычаг, он почувствовал, что пережил кризис и вышел из него победителем. И только когда стрелки часов приблизились к пяти и в зале после раздачи конвертов с жалованьем установилась обычная для пятниц нерабочая атмосфера, его вновь охватили сомнения.
Сейчас все, что происходило вокруг, знаменовало конец рабочего дня: Слоун зевает, не спуская глаз с часов. Гарри Дент болтает с машинисточкой, от которой Дэнни без ума. Томми Салливен вразвалку возвращается из умывальной и останавливается поговорить с Китти Блэк. Рассел, младший клерк, увозит тележку со счетными книгами в хранилище. Дэнни передает Лори Джаджу депозитную квитанцию, а Джадж бросает ее в черную сумку с деньгами. Джадж несет сумку в хранилище, чтобы положить ее в малый сейф. Девушки натягивают чехлы на машинки и арифмометры, шумно задвигают ящички картотек.
Когда Дэнни проходил мимо его стола, он вынудил себя улыбнуться:
— Что же, Дэнни, воскресенье обещает быть на редкость хорошим.
— Будем надеяться, мистер Риджби. Я собираюсь завтра на пляж.
— Ну, вам полезно побыть на свежем воздухе, — ответил он, потому что пока он говорил, ему было легче. — Прежде я обычно уезжал на отпуск в Голубые горы и по возвращении всегда чувствовал себя гораздо бодрее. И на некоторое время даже преисполнялся надежд. Разумеется, это было только настроение, и ни к чему путному оно не приводило. А вы знаете, почему? Потому, что я бездействовал! — последнее слово он произнес с особым ударением. — Это моя главная беда. Постарайтесь избежать такой ошибки, Дэнни. Через некоторое время пойдите к Рокуэллу и скажите ему, на что вы, по вашему мнению, способны. Вы имеете право знать, что вас ожидает. Заставьте их сказать вам правду. А если не удастся — уходите. Упаси вас бог стать преданным служащим, у которого за душой нет ничего, кроме преданности. Это подделка. Подделка! — повторил он гневно. — А поддельная жизнь погубит все, что в вас есть настоящего, — он обвел взглядом зал, словно ища подтверждения, а потом прибавил: — Пожалуй, ни у кого здесь нет такой целеустремленности, как у вас. Мне было бы очень жаль, если бы она так и не нашла себе применения.
— Мне кажется, каждый человек старается достичь какой-то цели, — заметил Дэнни. — Но достигают ее немногие. Остальные просто живут изо дня в день.
— И надеются, — сказал старший клерк. — Вот почему они не считают себя погибшими. Но для тех, кто правильно оценивает свое положение и не видит выхода, это трагедия. Ну что ж! — он положил руки на стол и улыбнулся. — А как продвигается наш маленький роман?
— Как нельзя лучше, — ответил Дэнни, возвращая улыбку.
— Другого я и не ждал. А вы пригласили ее завтра с вами на пляж?
— Да.
Но это она пригласила его. Он стоял на пороге мира Полы, и перед ним открывались более широкие горизонты.
Из-за разговора с Риджби сегодня он ее больше не увидит. Обычно они шли вместе до трамвайной остановки, но Пола никогда его не дожидалась. Она была неизменно сдержанна, уклонялась даже от прощального поцелуя, и поэтому Дэнни чувствовал себя неуклюжим простофилей. Однажды он услышал, как Томми Салливен говорил Гарри Денту про Полу: «Она из тех, кто обещать-то обещает, да только черта с два с нее получишь!» — и его ярость нисколько не ослабила подозрения, что Пола боится самой себя. Мужское внимание ей приятно, однако она избегает более серьезного чувства. «Это относится и к тебе, Дэнни!» Каждый раз, когда она куда-нибудь с ним ходила, он ждал хоть намека на то, что она будет рада вырваться из этого платонического тупика, и каждый раз вечер завершался взмахом руки с подножки трамвая.
Она рассказала ему кое-что о себе. Она писала статьи на темы, интересующие женщин: о модах, об искусстве обставлять квартиру, о способах сохранения красоты — «о чем угодно, лишь бы какой-нибудь редактор согласился меня испробовать. Папа мне помогает. Он неплохо пишет. Теперь ты знаешь, Дэнни-Дэн, что во внеслужебные часы я веду трудовую жизнь».
Дэнни не удивили честолюбивые стремления Полы. Ее интерес к журналистике отдавал тем псевдоинтеллектуализмом, которого не было в его собственной работе. Если Пола добьется успеха, то эта профессия откроет ей доступ в мир, совсем не похожий на мир «Национального страхования». Теперь он понял, почему она так не любит свою нынешнюю работу, но это не помогло ему разрешить стоявшую перед ним проблему: его-то работа и его будущее ничем не могли ее привлечь. Он не стал ей рассказывать о своих неловких попытках писать стихи. В отличие от ее статей эти стихи были не частыми и глубоко личными излияниями — для того чтобы он мог поделиться ими с ней, они должны были узнать друг друга гораздо ближе.
