Лансароте рассказал им о готовящемся на них нападении, чем привел их в немалое смущение, ибо противник значительно превосходил их силами. За эту ночь и за следующий день они очистили корпуса своих фуст, спустили их обратно на воду, погрузили на них провизию, воду, артиллерию и, как мне потом рассказали, собрались уже было уходить в Бенгалу или в Ракан ^{260}, ибо встречаться с такой крупной армадой они не решались, как вдруг, в то время когда они спорили, куда идти, появились сразу все десять судов, а в арьергарде еще и пять больших гузаратских кораблей, владельцы которых дали Хередину Магомету тридцать тысяч крузадо, лишь бы он защитил их от португальцев.

Вид этих пятнадцати судов поверг наших в большое смятение, ибо выходить в море при противном ветре было уже поздно. Решили поэтому укрыться в небольшой бухточке с южной стороны острова, защищенной от волн натасканными туда камнями, — другого выхода не оставалось. Там и ожидали, как обернутся события. Пять гузаратских кораблей повернули в открытое море, а десять судов Хередина Магомета направились прямиком к острову; турок немедленно отправил людей разведать порт, где, по полученным сведеньям, должны были находиться наши. Сам он стал у входа в бухту, чтобы добыча досталась ему в руки, намереваясь, едва наступит утро, забрать всех португальцев в плен и, перевязав их по двое, как он выразился, представить сиамскому государю. За это тот пообещал ему провинцию Банша, как я уже сказал об этом выше. Отправленная в разведку маншуа вернулась через два часа после захода солнца, не обнаружив наших. Хередин Магомет пришел от этого в такое отчаяние, что стал себя бить по лицу и вырывать бороду клоками. Проливая обильные слезы, он наконец вымолвил:

— Я всегда боялся, что грехи мои слишком тяжки и бог окажется более христианином, нежели мусульманином, а Магомет — таким же псом, как любой из тех, за которыми я сюда пришел. — С этими словами он рухнул на палубу замертво и пролежал без чувств добрый час, но, когда пришел в себя, стал действовать как распорядительный военачальник, отправив четыре галиота на поиски к острову Тобазой, расположенному на семь легуа мористее Пуло-Хиньора, считая, что мы должны были укрыться именно там, где стоянка была надежнее, чем здесь, а пять фуст разделил на три партии: две фусты отправил на остров Самбилан, другие две — на другой, лежащий ближе к материку, ибо на том и на другом были удобные бухты, а последнюю, наиболее легкую фусту послал вдогонку четырем галиотам, чтобы она доложила ему до рассвета о положении вещей, обещая команде в награду пять тысяч крузадо.

Наши тем временем непрестанно следили за врагом и, заметив, что турок лишился своих главных сил и при нем осталась лишь галера, на которой он находился, решили ее атаковать. Выйдя из бухточки на веслах, они неслышно подкрались к ней, а так как неприятель считал себя в безопасности и был далек от мысли, что кто-нибудь может на него напасть, было уже за полночь и бдительность вахтенных ослабла, наши четыре фусты смогли с величайшей решительностью и отвагой разом накинуться на галеру и высадить на нее семь-десять человек. Последние, прежде чем враги успели опомниться и схватиться за оружие, иначе говоря в один миг, перерубили больше восьмидесяти турок, после чего все прочие бросились за борт, так что на галере не осталось живой души, какую можно было бы пощадить; погиб при этом и Хередин Магомет. Господь бог был настолько милостив, что дозволил нам добиться этой победы весьма недорогой ценой, ибо нашим она стоила всего лишь одного мосо, да девять португальцев получили ранения. А на галере, как мне потом рассказывали, погибло от меча и утонуло свыше трехсот магометан, из коих большая часть была янычарами золотого обруча, являющегося у турок признаком знатности.

Галера была захвачена около двух часов пополуночи; довольные исходом боя, остаток ночи наши спокойно отдыхали, расставив, впрочем, бдительных дозорных. И угодно было господу нашему по великой милости его, чтобы, когда наступило утро, к галере подошли две фусты, посланные на остров. Не подозревая о происшедшем, они шли, ничего не опасаясь, и, когда обходили мыс, защищающий вход в бухту, были атакованы нашими и в весьма короткий срок захвачены, причем потери с португальской стороны были также очень невелики. Почитая успех этот великой милостью всевышнего, все наши соединились в горячей молитве, вознося благодарения и славословия, и, заливаясь слезами, просили не оставлять их, ибо все они полагают свою жизнь на алтарь его святого имени, дабы во всем, что предстоит им совершить, жертвовать собой ради святой католической веры. Затем, занявшись с величайшей поспешностью вооружением захваченных двух фуст и галеры, пришвартовали их к крутому южному берегу бухты и установили на них пять крупных орудий, способных замкнуть вход в гавань. Под вечер столь же беззаботно подошли еще две фусты, посланные разведать берег материка, и хотя на этот раз так легко взять их на абордаж не удалось, однако обе они были захвачены, причем в бою погибло двое португальцев, из коих один был Лопо Сардинья, начальник цейлонской таможни ^{261}. После этой победы наши снова принялись укрепляться, используя обе захваченные фусты, и стали поджидать прихода четырех галиотов, посланных на наиболее удаленный от суши остров. Но на последних господь бог наслал на следующий день такой норд, что два из них были выброшены на берег, и никто с них не спасся, два же других, на которых не осталось весел, пришли назад — один, когда уже смеркалось, — его постигла судьба двух предыдущих, причем никто не уцелел, а другой, отставший от него на три легуа, — за час до рассвета, но войти в гавань не мог, так как ветер спал, а все весла ради облегчения судна были выброшены за борт. Под вечер поднялся вест, и судно готово было войти в бухту, но мы вышли к нему навстречу, сблизились и дали по нему два залпа из всех орудий, скосивших большую часть команды, взяли на абордаж и захватили без малейшего труда, ибо враги были почти все перебиты или ранены, после чего отвели его на буксире в бухту, где стояли уже прочие суда.

Таким образом, из десяти судов армады у нас в руках остались галера, два галиота и четыре фусты; из остальных — два галиота разбились о берег острова Тобазой, как я уже об этом говорил, а третий пропал без вести, но предполагают, что он налетел на какой-нибудь остров и его поглотило море. Эта славная победа, которую даровал нам господь, была одержана в сентябре 1544 года накануне праздника архангела Михаила. Она необычайно прославила имя португальцев и сделала его настолько грозным, что еще три года только об этом и говорили. Узнав о ней, король Мартавана Шаубайнья отправил в Малакку посла, обещая нам всякие блага, если мы поможем ему в войне против короля Бирмы ^{262}, который в это время в городе Пегу готовился выступить против него с семьюстами тысячами войска ^{263}.

Покинув, как я уже сказал, остров Пуло-Хиньор, мы продолжали свой путь, держа курс на порт Танаусарин, куда я направлялся для переговоров, о которых я несколько раз упоминал. Когда наступила ночь, лоцман, опасаясь многочисленных мелей, которые встречались ему на пути, повернул в открытое море с намерением, едва наступит утро, снова приблизиться к берегу, используя вестовый ветер, ибо к этому времени со стороны Индии дул уже сильный муссон. После того как в постоянных переменах курса прошло пять весьма утомительных дней, господь позволил нам как-то утром увидеть небольшую лодку, которую мы приняли за рыбачью. Мы пошли на нее, собираясь спросить у рыбаков, в каком место мы находимся и сколько легуа еще до Танаусарина. Поравнявшись с ней, мы ее окликнули, но никто нам не ответил, из-за чего пришлось спустить хорошо вооруженную шлюпку, чтобы понудить тех, кто окажется на лодке, явиться на джонку. Шлюпка наша весьма быстро добралась до лодки и без малейшего труда взяла ее на буксир. Когда ее доставили к нашему судну, вид ее поверг меня в немалое смятение, ибо в ней оказалось пять португальцев, двое из которых были уже трупы, а трое — полуживые. На лодке стоял сундук, где было три мешка танг и ларинов ^{264}, а также большой узел, в котором оказалось много серебряных кубков и кувшинов и два очень больших блюда. Все это я приказал спрятать в надежное место, а трех португальцев перевел на джонку и стал со всевозможной заботой за ними ухаживать. Два дня они не могли вымолвить ни слова, но после того как я стал кормить их яичными желтками и куриным бульоном, который вливал им в рот, они пришли в себя и через неделю уже могли рассказать о себе. Выяснилось, что один из них Кристован Дориа, который впоследствии был назначен комендантом острова Сан-Томе, а двое других — Луис Таборда и Симан де Брито — все люди почтенные и богатые негоцианты. Они рассказали мне, что, следуя из Индии в бенгальский порт Шатиган ^{265}на корабле женившегося в Гоа Жорже Маньоса, они по небрежности вахтенных налетели на раканскую мель ^{266}, причем судно их погибло, и из восьмидесяти трех человек спаслось на шлюпке только семнадцать. Пять дней они продолжали идти вдоль берега, рассчитывая войти в устье роки Козмин ^{267}в королевстве Пегу, чтобы оттуда сесть на судно, доставляющее королю гуммилак, или на какое-либо иное купеческое судно, которое они встретят в порту, но в это время с материка подул столь сильный ост, что они за сутки потеряли берег из вида. Так они носились по воле волн, без паруса, без весел, не зная, на каком румбе находится земля, целых шестнадцать суток. За это время была выпита вся вода, и из семнадцати спасшихся осталось в живых только трое, которых мы и нашли.