На что он ответил:

— Знаете, почему я вам это говорю? А потому, что я видел, как вы, наевшись, воздевали руки к небу и губами, лоснящимися от жира, возносили благодарения господу, как люди, которые считают, что небу достаточно, если перед ним осклабят зубы, и им дела нет, будет ли возмещен ущерб, нанесенный другому человеку. Но я-то знаю, что всесильный не столько повелевает нам шевелить губами, как запрещает грабить и убивать — два греха, всю тяжесть которых вы познаете после смерти, когда его божественное правосудие жестоко вас покарает.

Пораженный этими словами, Антонио де Фариа спросил мальчика, не хочет ли он стать христианином. На что тот, пристально взглянув на него, ответил:

— Мне непонятно, что ты говоришь, и неизвестно, что ты мне предлагаешь. Объясни мне все сначала, и тогда я смогу тебе дать разумный ответ.

Тогда Антонио де Фариа очень осторожно, как он это умел, постарался просветить его, но мальчик ничего не ответил, а только поднял глаза к небу и, воздев руки, произнес сквозь слезы:

— Благословенно, господи, твое долготерпение, ибо ты терпишь на земле людей, которые так хорошо говорят о тебе и так дурно соблюдают твои законы, как эти вот слепые злодеи, полагающие, что их грабежи и молитвы так же угодны тебе, как угодны они земным тиранам.

И, не желая больше отвечать ни на какие расспросы, он забился в угол, заплакал и три дня не прикасался ни к какой пище, которую ему давали.

Между тем был собран совет, чтобы решить, каким курсом надлежит теперь следовать и идти ли на север или на юг. Мнения по этому вопросу высказывались самые различные, но наконец все согласились направиться в Лиампо, гавань, отстоявшую от нас на двести шестьдесят легуа к северу, ибо могло случиться, что, следуя вдоль берега, нам удастся разжиться другим судном, большим по размерам и более подходящим для наших целей, ибо то, которым мы располагали, было слишком мало для столь длительного плавания и небезопасно в случае жестоких бурь, которые в новолуние на этом побережье Китая бывают причиной весьма частых кораблекрушений.

С этим намерением мы, когда уже почти стемнело, покинули Разбойничий остров, оставив на берегу вконец растерявшихся китайцев, и всю ночь шли по курсу ост-норд-ост. На рассвете мы увидели скалистый островок Гинто, где захватили рыбачий баркас с большим количеством свежей рыбы. Забрав то, что нам было нужно, а также восемь человек из двенадцати, находившихся на баркасе, для того чтобы управлять лантеа, так как наши люди после всех перенесенных ими лишений ослабели и с ней не справлялись.

Мы спросили у этих восьми рыбаков, какие имеются порты на этом побережье до Шиншеу, где, как нам казалось, мы сможем встретить какое-нибудь судно из Малакки, и они нам ответили, что в восемнадцати легуа от нас находится очень хорошая река с хорошей якорной стоянкой под названием Шинграу, в которой постоянно встречается множество джонок, перевозящих соль, квасцы, растительное масло, горчицу и кунжут, и где мы сможем прекрасно оснаститься и снабдить себя всем, что нам необходимо. В устье этой реки находится небольшая деревня под названием Шамой, насоленная рыбаками и бедным людом, но в трех легуа от нее вверх по течению расположен город, где имеется много шелку, мускусу, фарфора и прочих товаров, которые отсюда развозят по различным краям.

Получив эти сведения, мы направились в эту реку, куда и прибыли на другой день к вечеру, и стали на якорь примерно в одной легуа от нее в открытом море, так как боялись, что грехи наши могут принести нам какую-нибудь неприятную неожиданность, вроде тех, которые мы уже испытали.

В следующую по нашем прибытии ночь мы захватили рыбачью лодку и спросили у рыбаков, какого рода джонки стоят на реке, сколько их числом, кто на них находится и прочие интересующие нас подробности. На это нам ответили, что выше по течению у города наберется самое большее двести джонок, так как остальные ужо отправились в Айнан, Сумбор, Лайло ^{174}и другие порты Каушеншины, но что в селении Шамой нам никакая опасность не грозит и что нам продадут все припасы, которые могут потребоваться.

Антонио де Фариа понимал, что лантеа, на которой мы шли, не подходит для плавания до Лиампо, куда мы решили отправиться на зимовку, и принял решение с согласия большинства своих товарищей и солдат раздобыть где-нибудь лучшее судно; и хотя в то время мы были не подготовлены для нападения на кого бы то ни было, нужда заставила нас совершить нечто, превосходящее наши силы.

Как раз в это время у Шамоя стояла поодаль от прочих судов небольшая джонка; народу на ней было не так много, да и команда спала. Антонио де Фариа, видя, что ему представляется благоприятный случай осуществить свое намерение, приказал потравить якорный канат и поравнялся с ней, после чего, выбрав из двадцати семи имевшихся у него солдат пятнадцать и взяв еще восемь мосо в придачу, поднялся на палубу джонки так бесшумно, что никто его не услышал. На джонке оказалось шесть или семь спящих китайских матросов; он приказал связать их по рукам и по ногам и пригрозил, что всех их прикончит, если они только посмеют крикнуть, так что никто из страха не издал ни звука. После этого, перерубив оба якорных каната, на которых стояла джонка, он поставил с возможной поспешностью паруса, вышел из устья реки и, держа все время курс в открытое море, за остаток ночи прошел девять легуа и на рассвете подошел к острову под названием Пуло-Кирин.

Господь нам помог, и при свежем попутном ветре мы через трое суток стали на якорь у острова под названием Лушитай, где нам пришлось задержаться на пятнадцать дней, чтобы поправить здоровье наших больных, ибо остров этот отличался очень здоровым климатом и имел хорошую пресную воду, а кроме того, встреченные там рыбаки меняли нам на рис всевозможную провизию. Там мы обыскали всю нашу джонку, но не нашли на ней никаких товаров, кроме риса, который мы продавали в порту Шамой. Большую часть этого риса бросили за борт, чтобы увеличить плавучесть нашей джонки и не подвергать ее таким опасностям во время плавания. Перегрузив все наши пожитки на джонку, мы вытащили лантеа на берег, чтобы очистить ей корпус, так как она еще годилась возить с берега пресную воду во время стоянок.

В таких занятиях мы провели, как я уже сказал, пятнадцать дней, и за этот срок больные окончательно выздоровели. После этого мы отправились в королевство Лиампо ^{175}, где, как мы слышали, находилось множество португальцев, прибывших туда из Малакки, с Сунды, из Сиама и из Патане и имевших обыкновение останавливаться там на зимовку.

Мы уже два дня при благоприятном ветре и малой волне шли вдоль берега Ламау, как господу нашему было угодно, чтобы джонка наша случайно повстречалась с джонкой из Патане, шедшей от Лекийского острова ^{176}под командой китайского корсара по имени Киай Панжан, питавшего большую дружбу к португальцам и изрядную склонность к нашим обычаям и одежде, на судне которого находилось тридцать португальцев, все самый отборный народ, которым корсар не только выплачивал жалованье, но, кроме этого, то и дело оказывал те или иные милости, отчего все они приобрели уже порядочное состояние.

Джонка эта, едва завидев нас, решила на нас напасть, так как там не сразу поняли, кто мы такие. Сам корсар был старый и опытный моряк, поэтому, собираясь взять нас на абордаж, он под всеми парусами обошел нас бейдевинд и, перехватив у нас ветер, занял место примерно в трех румбах от нашей кильватерной струи, после чего, направив свой форштевень на нашу корму, стал спускаться под ветер, пока не подошел к нам на расстояние немногим большее, чем выстрел из трехфунтовой пушки, и тогда произвел залп из пятнадцати орудий, что привело нас в большое смущение, так как большинство их было фальконетами или пушками, стрелявшими каменными ядрами.