— Доброму и верному вассалу так же следует и приличествует отдать жизнь за своего короля, как добродетельной супруге сохранять верность своему мужу, данному ей богом, а посему негоже откладывать столь важное предприятие, напротив, всем вместе и каждому в отдельности необходимо успешно проведенной вылазкой показать, какую любовь мы питаем к нашему доброму королю, который, безусловно, высоко оценит кровь, пролитую за него лучшими бойцами, ибо память о нашей преданности мы хотели бы оставить в наследие своим потомкам.

Так как возбуждение в городе в связи с предстоящей вылазкой было чрезвычайно велико, народ не стал дожидаться назначенного королем часа и уже в два часа пополуночи собрался на дворцовой площади, где местные жители имели обыкновение устраивать ярмарки и празднества по случаю храмовых праздников их пагод. Король, весьма обрадованный таким пылом и решимостью, из семидесяти тысяч мужчин, бывших тогда в городе, отобрал для вылазки двенадцать тысяч человек и разбил их на четыре отряда по три тысячи каждый. Во главе в качестве генерала он поставил своего дядю, брата матери, по имени Киай Панарикан, человека на деле показавшего свою приверженность этому плану. Под начало Панарикана же был поставлен и первый отряд. Капитаном второго был назначен другой важный мандарин, по имени Киай Анседа; третьим стал некий иностранец, шампа с острова Борнео ^{318}, по имени некода Солор, а последнего — другой некода, называвший себя Памбакальюжо. Все они были прекрасные военачальники, весьма храбрые и сведущие в военном деле.

Когда все были готовы, король произнес речь, в которой кратко напомнил воинам, как надеется он на них, и заверил, что сердцем он с ними и что внутри его сердца заключены сердца четырех капитанов, а также сердца всех братьев его — верных вассалов, идущих с ними в бой. После этого, чтобы вселить в них еще более мужества и еще сильнее убедить их в его любви, он взял золотой кубок и собственноручно дал всем из него испить, а у тех, кому он не смог оказать этой милости, он попросил прощения. Подобными речами и проявлением любви все были так воодушевлены, что значительная часть воинов тут же пошла и умастила себя душистым маслом, называемым миньямунди, которым они натираются, обрекая себя на смерть. И этих людей, умащающих себя подобным образом, народ называет амоками.

Когда наступил назначенный для вылазки час, из двенадцати ворот, имевшихся в городе, распахнулось четыре, и из каждых вышло по отряду во главе со своим капитаном. Впереди шли шесть разведчиков из самых смелых воинов, которые были у короля и которым он по этому случаю пожаловал новые титулы и осыпал множеством милостей и подарков, что всегда придает мужество робким, а смелых доводит до дерзости. Четыре капитана, следуя за шестью разведчиками, собрались в определенном месте, откуда должны были напасть на врага. Движимые непреклонной решимостью, они набросились на противника так яростно, что меньше чем за час двенадцать тысяч пасарванов уложили более тридцати, тысяч врагов, не говоря уж о раненых, число которых было много больше и значительная часть которых не выжила. Во время этой схватки взяли в плен трех королей, восемь пате — титул, соответствующий нашим герцогам, — а король Сунды, которого сопровождали мы, сорок португальцев, спасся лишь ценою жизни четырнадцати из наших и тяжелых ранений у остальных, получив три раны копьем. Лагерь был приведен в полнейшее замешательство, и битва была почти проиграна. Сам Пангейран Пате, король Демы, был пронзен копьем и едва не утонул в реке, так как никто не приходил ему на помощь. Вот чего можно добиться внезапным нападением на беспечных людей, ибо прежде чем последние успели собраться с силами, а их начальники построить своих воинов, они дважды были обращены в бегство. Когда наступило утро, стало ясным истинное положение вещей; пасарваны вернулись в город, потеряв всего девятьсот человек и имея две или три тысячи раненых. Удачный исход боя придал осаждаемым столько самонадеянности и надменности, что из-за этого они в дальнейшем потерпели несколько неудач.

От этого разгрома король Демы испытал величайшее огорчение и досаду, ведь осаждаемые не только осрамили его и лишили значительного числа воинов, но с самого начала осады, подорвали в войске уверенность в победе. Нашему сундскому королю пришлось выслушать от императора немало язвительных намеков, да и прямых обвинений в том, что он, будучи начальником сухопутных войск, так дурно обеспечил наблюдение за неприятелем; его же он считал виновным в сумятице, охватившей весь лагерь.

После того как раненым была оказана помощь, а поле боя очищено от трупов, император велел собрать всех королей, герцогов и военачальников, как морских, так и сухопутных, и объявил, что торжественно поклялся Магометом на Коране, их священной книге, не прекращать осады до тех пор, пока не сровняет город с землей, даже если ему самому при этом придется потерять все свое государство, а всякого, кто станет даже по искреннему убеждению возражать против этого, он велит казнить.

Слова эти внушили такой ужас присутствующим, что никто из них не только не посмел противоречить ему, но все в один голос принялись хвалить императора за мудрое решение. После этого он велел спешно построить вокруг лагеря дополнительные укрепления, прорыть рвы, возвести из бревен и щебня валы и бастионы, снабженные насыпями, на которые он приказал втащить много бронзовых орудий, отчего лагерь оказался лучше защищенным, чем город. Все это вызывало насмешки осаждаемых, которые дразнили ночью часовых противника, крича им, что крепость их лагеря говорит лишь о слабости их духа, ибо, вместо того чтобы напасть на город как отважные люди, они сами окружили себя стенами, как слабые женщины, а потому пусть они лучше возвращаются и прядут кудель, раз они ни на что не способны. Такими и подобными шутками они осыпали осаждающих, которые были этим очень уязвлены.

Во время этой осады, продолжавшейся почти три месяца, Пасарван подвергался пять раз штурмовому обстрелу и трем приступам, но осажденные защищались с неизменным мужеством и на месте пробитых стен возводили подстенки, используя балки, извлеченные из домов, так что всему огромному войску Пангейрана, состоявшему, как я уже говорил, из восьмиста тысяч человек (количество это, правда, несколько уменьшилось после понесенных потерь), оказалось не под силу захватить город. Главный инженер осаждающих, ренегат с острова Майорка, видя, что осада не идет так успешно, как он обещал императору, решил взять город иным способом. Он принялся возводить новый кавальер из щебня, земли и фашин, укрепив его шестью рядами бревен, и за девять дней поднял его почти на брасу выше верхней кромки городской стены. На этот кавальер поставили сорок тяжелых орудий, а также множество фальконетов и каморных пушек и стали обстреливать город ураганным огнем, что наносило осаждаемым весьма чувствительный урон. Король Пасарвана, видя, что такие обстрелы могут перебить все население, согласился с предложением десяти тысяч заговорщиков, получивших за это от короля почетное звание тигров мира, совершить нападение на кавальер. План свой заговорщики хотели привести в исполнение немедленно; король, желая вселить в них еще более мужества, вызвался пойти с ними за начальника, хотя операцией этой заправляло уже четверо панариканов, участвовавших в первой вылазке.

Однажды утром, незадолго до восхода солнца, они с таким бесстрашием набросились на укрепления, защищавшие батареи противника, что за несколько мгновений большая часть пасарванов оказалась наверху и, бросившись на неприятелей, которых, верно, было тысяч тридцать, менее чем за четверть часа обратила их в бегство. Пангейран Пате, видя разгром своих войск, лично с двадцатью тысячами амоков устремился к ним на выручку и попытался взойти на кавальер, который занимали уже пасарваны, но те обороняли его так отчаянно, что слова бессильны описать этот кровопролитный бой, продолжавшийся почти до вечера, когда король Пасарвана, поняв, что большая часть его людей полегла, отступил в город через ближайшие к кавальеру ворота, предварительно приказав поджечь кавальер в пяти или шести местах. Огонь перекинулся на бочки с порохом, которых было здесь великое множество, и они начали взрываться, так что подступить к ним ближе, чем на выстрел из арбалета, представляло опасность. Этого было достаточно, чтобы разъединить враждующих, и город еще раз избавился от угрожавшей ему опасности. Успех этот, впрочем, обошелся пасарванам не так уж дешево: из десяти тысяч заговорщиков шесть тысяч осталось на кавальере. Что же касается неприятеля, то, как говорят, в этом бою погибло более сорока тысяч человек, в том числе три тысячи чужеземцев, принадлежащих к различным народам, по большей части ашенцев, турок и малабарцев, далее, двенадцать герцогов, пять королей и множество военачальников и знати.