Наконец Антонио де Фариа обнял старика и, рассыпавшись перед ним в тысяче извинений на здешний лад, отправился, когда уже почти стемнело, к себе на суда с намерением на другой день напасть на остальные храмы, где, как ему сказали, было большое количество серебра и несколько золотых истуканов. Но, как будет сейчас рассказано, грехи наши помешали нам воспользоваться этой возможностью, которой мы за два с половиной месяца пути добились ценою стольких трудов и смертельных опасностей.

После того как Антонио де Фариа и все мы вместе с ним уже в сумерки погрузились на суда, мы обошли на веслах остров и бросили якорь на расстоянии выстрела из фальконета от берега. Тут мы оставались почти до полуночи, намереваясь, как я уже сказал, едва настанет утро, снова сойти на берег, напасть на усыпальницы королей, находившиеся от нас менее чем в четверти легуа, и полученной добычей загрузить оба наших судна. Все это можно было бы вполне осуществить, если бы мы умели вести переговоры и если бы Антонио де Фариа пожелал воспользоваться данным ему советом, а именно, раз никто нас еще не видел и не слышал, забрать с собой отшельника, чтобы он не сообщил о святотатстве в дом бонз. Последнего Антонио де Фариа не захотел делать, говоря, что беспокоиться об этом не стоит, поскольку отшельник очень стар, как мы все видели, да еще подагрик, и ноги у него так опухли, что он едва на них может держаться. Между тем все получилось не так, как он думал, ибо отшельник, едва убедился, что мы сели на суда, несмотря на свою немощь, дополз на четвереньках — это мы потом узнали — до соседнего храма, отстоявшего от его собственного несколько больше, чем на расстояние выстрела из арбалета, и сообщил жившему в ней отшельнику о том, что мы с ним сделали, умоляя того, поскольку сам он из-за своей водянки не в силах это сделать, немедленно пойти в дом бонз и обсудить с ними, что лучше предпринять. Второй отшельник тотчас же это выполнил.

И вот, стоя на якоре, мы поняли, что обнаружены, так как в час ночи увидели на вершине ограды, окружавшей большую пагоду с усыпальницей государей, длинную вереницу огней, зажженных для сигнала. Когда мы спросили наших китайцев, что, по их мнению, это должно означать, они ответили, что, несомненно, нас заметили, и поэтому они советуют нам убираться отсюда на парусах без малейшего промедления. Об этом было немедленно доложено Антонио де Фарии, который в это время спал. Известие мгновенно его разбудило. Потрясенный им, он приказал немедленно оставить якорь, взяться за весла и сам отправился на остров узнать, не подняли ли там тревогу. Когда мы прибыли к стенке, то услышали великий звон колоколов, в которые били во всех храмах, и время от времени человеческие голоса. На это китайцы заметили:

— Сеньор, нечего тебе больше высматривать и вызнавать. Скрывайся, ради бога, иначе по твоей вине нас всех здесь перебьют.

Но Антонио де Фариа, не обращая внимания на то, что ему говорили, выскочил на остров с шестью людьми, вооруженными мечами и круглыми щитами, поднялся по лестницам набережной наверх, словно человек, обезумевший от оскорбления. Безрассудно забравшись на самую вершину решетки, которой был окружен, как я уже говорил, весь остров, он начал метаться, как сумасшедший, из одного конца в другой, ничего не желая слушать. Наконец он обратился к судам и с большим жаром стал говорить со своими людьми о том, что нужно теперь делать.

После того как ему было предъявлено множество возражений, к которым он не захотел прислушаться, большинство солдат потребовало от него, чтобы в любом случае мы немедля покинули эти места. Антонио де Фариа, опасаясь бунта, ответил, что так и будет сделано, но честь его требует, чтобы он предварительно узнал, от чего он должен бежать, а поэтому он просит их, как милости, немного подождать, ибо хочет попытаться раздобыть языка, который утвердил бы его в истинности его подозрений. И для этого он просит у них не более получаса, что не так уж много, ибо до рассвета еще далеко и на все остается достаточно времени. Когда иные попробовали ему возразить, Антонио де Фариа не только не стал их слушать, а велел посадить под арест, после чего, предварительно поклявшись на святом Евангелии, что не бросит нас, удалился с шестью человеками в глубину апельсиновой рощи. Там он, отойдя на расстояние примерно четырех выстрелов из мушкета, услышал впереди звон колокола и, определив по звуку свое местонахождение, направился к храму, гораздо более пышному и богатому, чем тот, в который мы проникли накануне. В храме было двое мужчин почти одинакового возраста, одетых в священнические одежды, с четками на шее, из чего он заключил, что это, вероятно, отшельники. Набросившись на них, он захватил их обоих, чем привел одного из них в такое состояние, что он долгое время не мог произнести разумного слова. Из шести человек, сопровождавших Антонио де Фарию, четверо вошли в храм и забрали с алтаря серебряного истукана порядочного размера с золотой митрой на голове и колесом в руке ^{200}— смысл этих знаков остался для нас непонятным. Кроме этого, наши забрали еще три серебряных светильника с весьма длинными цепями.

Антонио де Фариа постарался вернуться к месту стоянки с возможной поспешностью, чуть не волоча за собой двух отшельников, которым всунули по кляпу в рот. Оказавшись на борту, он приказал поскорее поставить паруса, и мы стали спускаться вниз по течению. Затем он допросил одного из двух пленников, который казался более в своем уме, пригрозив ему страшной карой, если он не скажет правды, и узнал, что действительно некий святой человек по имени Пилау Аргиро прибыл глубокой ночью в усыпальницу королей и, стуча с великим нетерпением в дверь, воскликнул громким голосом: «О предавшиеся хмелю плотского сна жалкие люди, обещавшиеся торжественной клятвой чтить богиню Амиду ^{201}, богатую награду наших трудов, внемлите, внемлите, внемлите несчастному, которому лучше было бы не родиться! Да будет вам ведомо, что в святилище о двадцати семи столпах проникли люди с того края света, носящие длинные бороды и окованные в железа. Об этом сообщил мне святой человек, подметавший там пол, он сказал, что в святилище этом ограблена сокровищница святых и кости их презрительно разметаны по земле и осквернены гнилыми и вонючими плевками. Грабители долго насмехались над их праведным прахом, как упрямые демоны, закоренелые в первом грехе. А посему заклинаю вас укрыться в надежном месте, ибо, говорят, эти люди поклялись перебить нас всех, едва наступит утро. Так что либо бегите, либо призовите себе кого-нибудь на помощь, ибо, как священнослужителям, вам не разрешено брать в руки оружие и проливать чужую кровь!»

— От этих криков все проснулись и поспешили к двери, где нашли Пилау Аргиро лежащего на земле и полумертвого от горя и усталости, так как был он уже очень стар. Поэтому-то все грепо и менигрепо зажгли те огни, которые вы видели, и с великой поспешностью послали гонцов в города Кропилен и Фумбану с просьбой выслать оттуда наибольшее количество людей, которое удастся собрать, и призвать весь край последовать примеру этих городов. Поэтому утверждаю без колебания, что они явятся сюда, едва успеют собраться, и, подобно изголодавшимся ястребам, когда с них сняли путы, принеслись бы сюда по воздуху, если бы только это было возможно. Будьте уверены, что все это правдивый пересказ событий, а посему, прошу вас, отпустите нас с миром и не убивайте нас, ибо это было бы еще большим грехом, чем тот, который вы вчера совершили. И помните, что господь так дорожит нами и ни на час не забывает о нас, из-за того что мы умерщвляем свою плоть. А вы приложите все усилия, чтобы спастись, ибо говорю вам, что земля, воздух, ветер, вода, люди, скоты, рыбы, птицы, травы, растения и все, что родится на земле, будет вредить вам и терзать вас так безжалостно, что лишь сущий на небесах сможет вам помочь.