Найти объяснение этому событию мы так и не смогли, но решили, что, верно, на этот остров зашла какая-нибудь китайская армада и, обнаружив здесь этих несчастных, ограбила их (как это у них водится) и уничтожила, придав всему видимость законности.

Покинув остров Шампейло, мы отправились к островам под Кантоном и через пять дней пути по милости господней благополучно прибыли на Саншан, тот самый остров, на котором был погребен отец магистр Франциск Ксаверий, как я уже об этом рассказывал. На следующий день утром все сошли на берег и отправились процессией на то место, где был похоронен святой отец. Мы нашли могилу его заросшей травой и кустами, виднелись только вершины крестов, которыми она была ограждена. Скоро, однако, общими силами мы ее расчистили и благоговейно привели в порядок, установив вкруг нее ограду из толстых столбов, а снаружи ограды забив еще частокол. Все пространство вокруг могилы было выровнено и посыпано песком, а за наружной оградой мы прорыли еще ров и вынутой оттуда землей укрепили частокол. У входа мы поставили очень высокий и красивый крест. Когда все было готово, отец магистр Белшиор отслужил торжественную мессу с пением, в которой принимали участие мальчики-сироты и некоторые любители, отличавшиеся хорошими голосами. Были и парчовые украшения, и подсвечники, и серебряные светильники. В заключение отец магистр произнес небольшую приличествующую случаю проповедь, в которой пересказал жизнь и труды святого мужа, остановившись на великой ревности его к прославлению господа, к распространению его святой веры и к спасению душ, а также на святом намерении, которое заставило его направиться в Китай, где господу нашему было угодно призвать его к себе на небо. Проповедь эта была прослушана с набожным вниманием и не без слез.

На следующий день мы покинули Саншан и прошли шесть легуа к северу до острова Лампакау, где в те времена португальцы торговали с китайцами. Торговля там продолжалась до 1557 года, когда кантонские мандарины по требованию местных купцов предоставили нам порт Макао, куда она теперь перенесена. На этом некогда пустынном острове наши создали великолепный город с домами стоимостью по три и четыре тысячи крузадо и приходской церковью, в которой есть и викарный священник, и бенефициарии; в нем есть комендант, и аудитор, и судейские чины. Жители города чувствуют себя в нем так же уверенно и в такой же безопасности, словно бы они находились в самой безопасной части Португалии. Будем уповать, что господу нашему по бесконечной доброте и милосердию его угодно будет придать этим чувствам уверенности более прочную и надежную основу, чем в Лиампо, другом португальском поселении, о котором я обстоятельно говорил выше, расположенном в двухстах легуа к северу от Макао. Поселение это было в очень короткий промежуток времени совершенно уничтожено и сровнено с землей по вине одного португальца. Я был свидетелем этого несчастия и могу сказать, что при этом погибло большое количество людей и имущества. В Лиампо жило три тысячи душ, из них тысяча двести португальцев, а остальные — христиане различного происхождения. Как меня уверяли со слов людей, в этом деле сведущих, торговый оборот в нем составлял за год три миллиона золотом. Обращалось там преимущественно лионское серебро, открытое всего лишь за два года до моего посещения. Оно было настолько дешево, что легко можно было утроить и учетверить свои деньги на любом доставленном туда товаре. В городе был свой постоянный комендант, аудитор, судья, управляющий казной, судья сиротского суда, торговый староста, секретарь суда, полицейские и все прочие государственные чиновники, включая четырех нотариусов и шесть регистраторов. За каждую из этих должностей платили по три тысячи крузадо, а некоторые стоили и того дороже. Было здесь триста португальцев, женатых на португалках и метисках, было две больницы и дом призрения, на которые тратилось в год более тридцати тысяч крузадо, а муниципалитет получал ежегодно шесть тысяч. Так что общее мнение было, что Лиампо самое богатое и обильное наше поселение во всей Индии, а по размерам своим и во всей Азии. Когда писцы направляли в Малакку какое-нибудь прошение или нотариусы составляли какую-нибудь бумагу, они кончали ее словами: «Сотворено в весьма знатном и верном городе Лиампо именем государя нашего короля». И раз уже это пришлось к слову, воспользуюсь случаем и расскажу, как и почему погиб этот столь цветущий город. А было дело так.

Жил тут один уважаемый и хорошей семьи человек по имени Лансароте Перейра, уроженец Понте-де-Лима. Как говорят, он ссудил на тысячу крузадо негодного товара каким-то не пользующимся большим доверием китайцам. Последние не вернули ему ни денег, ни его добра и бесследно исчезли. Лансароте Перейра, желая выместить эту утрату на тех, кто ни в чем перед ним не провинился, набрал десять или пятнадцать досужих бессовестных и еще более безмозглых португальцев и как-то ночью напал на расположенную в двух легуа от Лиампо деревню под названием Шипатон и ограбил в ней десять или двенадцать проживавших там крестьян, отобрал у них жен и детей и убил при этом тринадцать человек без малейшего для этого повода или основания. Набат, возвестивший об этом неслыханном преступлении округе, собрал на следующий же день всех ее жителей, которые отправились с жалобой к шумбину правосудия. Было произведено расследование всего происшествия и обо всем составлена грамота, которую китайцы называют «макашилау» — жалоба по гласу народа, на имя правительственного шаэна, вице-короля этой провинции, немедленно приказавшего айтау, или, по-нашему, адмиралу, командовавшему армадой в триста джонок и восемьдесят ванканов, на которых было шестьдесят тысяч человек, привести свой флот в готовность в семнадцатидневный срок. Армада эта однажды утром напала на злополучное поселение португальцев, и произошло побоище, изобразить которое во всех подробностях, признаюсь откровенно, у меня не хватает ни знаний, ни уменья, ни слов, — пусть всякий обладающий разумением представит его себе мысленно. Скажу только как очевидец, что менее чем за пять часов, что длилось это устрашающее возмездие десницы всевышнего и приводился в исполнение приговор его божественного правосудия, в городе не осталось камня на камне, ибо все было предано огню и сровнено с землей. Убито было двенадцать тысяч христиан, среди которых восемьсот португальцев, сожженных живьем на тридцати пяти кораблях и сорока двух джонках, а серебра, перца, сандала, гвоздики, мускатного ореха и цвета и других всевозможных товаров, как говорят, погибло на два с половиной миллиона крузадо с лишним. И всем этим бедам и ущербу виною была бессовестность и безмозглость одного скупца-португальца. Несчастие это повлекло за собой другое, не меньшее: в Китае доверие к нам настолько пошатнулось, что никто уже не хотел иметь с нами дела, говоря, что мы дьяволы в образе человеческом, порожденные гневом господним в наказание грешникам.

Произошло это событие в 1542 году ^{362}, когда Индией управлял Мартин Афонсо де Соуза, а комендантом в Малакке был Руи Ваз Перейра Маррамаке. Через два года португальцы возмечтали обосноваться в другом китайском порту, по названию Шиншеу ^{363}, в ста легуа ниже Лиампо, держать там склады своих товаров и вести торговлю. Местные купцы, для которых торговля представляла большие выгоды, за крупные взятки договорились с мандаринами, что они негласно дадут на это свое разрешение. Торговля в Шиншеу шла тихо и мирно в течение приблизительно двух с половиной лет, когда в один прекрасный день комендант Малакки Симан де Мело прислал второго Лансароте Перейру в лице Айреса Ботельо де Соузы, привезшего от коменданта свое назначение начальником порта Шиншеу и главным судьей по наследствам. Человек этот, по слухам, прибыл с таким неудержимым желанием разбогатеть, что, как уверяли, способен был запускать руку куда угодно, не считаясь ни с чем на свете.