Когда Антонио де Фариа прибыл утром в среду на эти острова и стал на якорь, Мен Таборда и Антонио Анрикес попросили у него разрешения отправиться в город первыми, чтобы сообщить о его прибытии, а также узнать новости на берегу и выяснить, известно ли там и болтают ли о том, что Фариа сделал в Ноудае, ибо, если его пребывание в Лиампо могло в каких-либо отношениях повредить спокойствию и безопасности португальцев, Антонио де Фариа предпочитал, как раньше было решено, зимовать на острове Пуло-Хиньор, мандарина же поставить в известность обо всем в самых общих выражениях. Антонио де Фариа ответил, что все это кажется ему вполне разумным, и разрешил им действовать так, как они предлагали. Кроме этого, он написал для них несколько писем, обращенных к наиболее уважаемым тогдашним правителям города, в которых сообщал обо всем происшедшем во время его похода и просил их милостиво согласиться посоветовать ему, как лучше поступить, ибо он готов повиноваться им во всем, что они потребуют; к этому он присовокупил еще всякие любезности в том же духе, которые пишущему ничего не стоят, но иногда приносят весьма ощутимые выгоды. Антонио Анрикес и Мен Таборда отправились в город во вторую половину дня, а Антонио де Фариа стал дожидаться известий, стоя на якоре.

Прибыли они в город в два часа ночи, и когда их увидели и узнали от них новости и все приключения, которые им пришлось испытать, жители, как и можно было ожидать, пришли в величайшее изумление. Ударили в колокол собора Богоматери Святого Зачатия, являвшегося главным храмом из шести или семи, которые были в городе, и, собравшись в нем, обсудили сообщение, привезенное этими двумя людьми. Приняв во внимание щедрость, которую Антонио де Фариа проявил к ним, а также ко всем тем, кто был с ним в доле, они согласились хотя бы частично отплатить ему проявлениями любви и благодарности, поскольку отблагодарить в полной мере им не позволяли их малые возможности.

И, написав ему один общий ответ, под которым все расписались, что превращало его в постановление палаты, отослали его вместе с двумя лантеа, груженными свежей провизией, наказав Жеронимо де Рего, седовласому дворянину, весьма ученому и пользующемуся большим весом, вручить послание Фарии. В этом ответе они выражали ему свою величайшую благодарность за ту огромную услугу, которую он им оказал, милостиво вернув им товары, отобранные у неприятеля, равно как и за любовь, проявившуюся в его щедрости. За все это — выражали они надежду — господь вседержитель во славе своей воздаст ему изобильнейшими благами. А что до опасений оставаться на зимовку в Лиампо из-за того, что он совершил в Ноудае, он может быть совершенно спокоен, ибо в Китае происходят сейчас междоусобицы, и китайцам не до него, — умер китайский государь ^{185}, и во всей стране распря из-за того, кому из тринадцати соискателей занять престол. Все они вооружились и вместе с войсками своими вышли в поход, дабы завоевать силой то, чего они не могли получить по праву. Далее, они сообщали, что тутан Най, являющийся высшим сановником в государстве после короля и обладающий настоящей божественной властью царского величества, окружен в городе Куанси войсками Прешау Муана, императора каушинов ^{186}, на помощь которому, как утверждают, двинулся король Татарии с войском в девятьсот тысяч человек. Так что у них теперь творится такая неразбериха и неурядица, что, разори его милость даже город Кантон, они и на это не обратили бы внимания, что же говорить о Ноудае, который в Китайской империи по сравнению с многими другими городами представляет собой нечто несравненно меньшее, чем в Португалии Оэйрас по сравнению с Лиссабоном. И ввиду полной достоверности этих сведений они все просят его милость пожаловать им подарок за добрую весть, но пока остаться еще дней на шесть на месте своей стоянки, чтобы дать им время подготовить ему и его экипажу жилье, поскольку большего они сейчас сделать не могут, равно как и более красноречиво показать, как они ему обязаны, хотя это и было бы всеобщим их желанием. К этому было прибавлено еще много любезных слов, на которые он ответил так, как ему казалось наиболее подходящим, и во всем последовал их пожеланиям.

На двух лантеа, которые ему были присланы с провизией, он отправил больных и раненых, имевшихся на судах, и жители Лиампо приняли их с великим состраданием и распределили по наиболее состоятельным семьям, где за ними ухаживали и снабжали всем необходимым, так что ни в чем недостатка они не испытывали.

За все шесть дней, что Антонио де Фариа провел в этой бухте, не осталось сколько-нибудь именитого жителя этого селения, или города, как он там назывался, который бы не пришел его навестить и не принес бы с собой подарков, а именно, самых затейливых блюд, самой лучшей провизии и фруктов, и притом в таких количествах, что все мы только диву давались, особливо же великому единодушию и торжественности, которую мы видели в этих действиях.

Все те шесть дней, которые Антонио де Фариа задержался здесь по просьбе жителей Лиампо, он простоял на якоре у островов. К концу этого срока, в воскресенье, перед рассветом — в то самое время, которое ему было назначено для того, чтобы войти в порт, ему спели прекрасную албораду. Голоса были превосходные, и сопровождали их сладкозвучные инструменты, так что всякий, кто ее услышал, получил большое наслаждение. А в заключение, чтобы перещеголять португальцев, под гром барабанов, бубнов и систров была сыграна фолиа, которая тоже очень понравилась, так как это был все же наш напев.

Было немногим больше двух часов пополуночи, когда тихой ночью при ярком свете луны все суда, украшенные многочисленными шелковыми флагами и навесами, снялись с якоря. Даже марсы и салинги на них были покрыты тонкой серебряной парчой, и с них спешивались парчовые же длинные знамена. Отряд сопровождало большое число гребных баркасов, в которых сидели музыканты, игравшие на трубах, свирелях, флейтах, дудках, барабанах и прочих инструментах как португальских, так и китайских, на каждой из шлюпок играли свое, стараясь превзойти собственными затеями все остальные. Когда уже был ясный день и оставалось пройти половину легуа до гавани, заштилело. Немедленно появились десятка два лантеа с прекрасными гребцами и, взяв на буксир весь отряд, меньше чем за полчаса доставили его на якорную стоянку.

Но прежде чем он стал на якорь, к судну Антонио де Фарии подошло больше шестидесяти шлюпок, баланов и маншуа с шелковыми тентами, флагами и богатыми коврами, и оттуда сошло свыше трехсот человек. Все они были в праздничной одежде, с золотыми ожерельями и цепями на груди; мечи свои, также украшенные золотом, они носили через плечо на африканский лад. И все это делалось с таким благолепием и совершенством, что вызывало не меньше изумления, чем восхищения у каждого, кто это видел.

Таким вот образом Антонио де Фариа прибыл в гавань, в которой стояло на якоре в полном порядке двадцать шесть больших кораблей, восемьдесят джонок и еще значительно большее количество ванканов и баркасов, пришвартованных друг к другу, так что образовалось нечто вроде длинной улицы, украшенной сосновыми и лавровыми ветвями и зелеными стеблями тростника. Над этим проходом возвышались арки, покрытые ветвями черешен, груш, лимонами и апельсинами и всякой разнообразной зеленью и душистыми травами, которыми были также обпиты мачты и корабельные снасти.

Став на якорь у берега в назначенном ему месте, Антонио де Фариа дал приветственный залп из своих многочисленных отличных пушек, на что все корабли, джонки и большая часть шлюпок, о которых я только что упоминал, ответили в свою очередь. Все это представляло нечто весьма внушительное, сильно изумившее китайских купцов. Они спрашивали, не является ли этот человек, которому оказывается такой прием, братом или родственником нашего короля и какое отношение к нему имеет чествуемый. На что некоторые придворные отвечали, что нет, родственником короля он не является, но что действительно его отец ковал коней, на которых ездил его величество, поэтому-то и воздаются ему такие почести, и все те, которые живут здесь, могли бы быть его слугами и выполнить его волю, как рабы. Китайцы, считая, что так действительно могло быть, переглядывались с изумлением и говорили: