Не зная, что предпринять, человек стал ждать, пока святой отец причастится, но когда гонец уже раскрыл рот, чтобы заговорить, Франциск Ксаверий подал ему знак рукой, чтобы он молчал и не мешал ему, и продолжал службу как ни в чем не бывало. Покинув алтарь, он сказал гонцу, не обменявшись с ним ранее ни словом:

— Иди, брат мой, и скажи коменданту, что я сейчас приду. Пусть его милость не предается гневу, ибо и в самых тяжких испытаниях у нас остается господь.

С этими словами он удалился в ризницу, снял с себя облачение, встал на колени перед находившимся там образом, и присутствующие услышали, как он с глубоким вздохом произнес:

— Иисусе Христе, любовь души моем, обратите, господи, очи свои на нас и на финифть драгоценных ран ваших, да узрите в них те великие обязательства, которые ваше божественное величество взяло на себя ради нас, ибо, боже и господи мой, о чем могу, несчастный, просить я вас, чего бы вы по великой милости своей не даровали нам во утешение горестей наших?

Окончив эту короткую молитву, которую он произнес, заливаясь слезами, Франциск Ксаверий спустился с крепости и застал коменданта и всех прочих в великой печали, занятых подъемом фусты, с которой они хотели спасти артиллерию и кое-какое оружие. Увидев святого отца, комендант немедленно встал, сделал шесть или семь шагов ему навстречу и, как человек, возмущенный распущенностью народа, сказал ему:

— Как вам это нравится, отец мой? Пусть ваше преподобие только послушает, что они говорят. Простите меня, но глотки им заткнуть я не в силах.

Святой отец, сохраняя серьезное выражение лица, ответил ему мягко и благодушно:

— Спаси бог! Из-за такой малости ваша милость пришли в раздражение? Успокойтесь. Будем только крепко верить и господа и во всемогущество его, ибо он позаботится о том, чтобы исправить наши ошибки.

Тут он обнял всех капитанов и солдат и стал вселять в них бодрость примерами из Священного писания и настоятельно увещевал их вернуться к первоначальной твердости духа. После чего он вместе с комендантом направился к воротам крепости, которые были в пятнадцати или двадцати шагах. Там они сели и стали говорить о затонувшей фусте и о том, как ощутительно будет ее отсутствие, так как это было лучшее судно во всей флотилии и поэтому именно ее избрал командующий. Затем Симан де Мело, считавший, что лучшим способом заткнуть глотки всем, кто ставил ему в упрек, что он по совету святого отца отправляет столь малую армаду против огромного флота противника, решил узнать мнение всех и поставил решение идти в поход, вызывавшее столько толков, на голосование. Мнение каждого было записано писцом таможни и фактории Балтазаро Рибейро в присутствии чиновников суда и интендантства. Общее мнение было, что поход безрассуден; каждый при этом ссылался на гибель фусты, в чем усматривал перст божий, ибо этим господь пожелал предотвратить гораздо большее несчастие, которое неминуемо должно было произойти, если бы осуществились намерения коменданта крепости и отца магистра. Но когда стали собирать мнения командующего, капитанов и шедших на армаде солдат, все сказали, что, даже оказавшись лицом к лицу со смертью, они не откажутся от того, в чем поклялись богу, после чего повторили свое обещание, подкрепив его присягой, ибо для них было безразлично, шесть фуст у них в армаде или семь, так как на них должно было пойти то же количество воинов. Под этими своими словами они расписались в грамоте, составленной писцом, чем комендант, как говорят, был немало обрадован, ибо ожидал великой славы от этого похода, равно как и все обитатели крепости, в частности, его свояк дон Франсиско де Эса, который должен был идти командующим армадой, и брат последнего дон Жорже де Эса, его заместитель в этой должности.

Отец магистр Франциск Ксаверий, видя твердость и неуклонную решимость капитанов и солдат, очень их за нее похвалил и сказал между прочим, чтобы они лишь крепко уповали на бога, ибо вместо погибшей фусты господь дарует им скоро две, и в том они могут быть совершенно убеждены, так как это произойдет непременно еще до ночи. Ему поверили, так как очень уважали его, но нашлись, разумеется, и такие, которые всякими околичными речами, порожденными их маловерными душами, намекали, что это лишь измышления отца магистра, для того чтобы их утешить. На этом разговоры окончились, и Симан де Мело пошел в крепость обедать, пригласив к себе командующего и прочих капитанов армады, а отец магистр отправился к себе в госпиталь ухаживать за неимущими, как это у него было заведено. Вечером, когда взоры всех были устремлены на море, хотя и не все были одинаково уверены, что увидят там обещанные корабли, за час до захода солнца с вершины холма Божьей Матери дали знать, что на нордовом румбе показались два латинских паруса. Известие это привело народ в удивительное возбуждение. Комендант Симан де Мело немедленно отправил на разведку балан, вернувшийся с сообщением, что суда эти — две фусты, одна под командой Диого Соареса Галисийца, а другая — Балтазара, его сына, что идут они из Патане и направляются в Пегу, не собираясь заходить в Малакку. Об этом немедленно сообщили святому отцу, который был уже в церкви Богоматери. Он с великой веселостью вышел из своего скита посмотреть, что случилось, и, столкнувшись с комендантом, который поспешил найти его, чтобы поблагодарить за счастливое предсказание, сказал:

— Пойдите, ваша милость, и помолитесь богоматери, а мне велите подать балан, ибо я хочу переговорить с Диого Соаресом, прежде чем он успеет уйти, ибо таково, как мне сказали, его намерение.

Комендант немедленно приказал подать балан, и отец магистр, к которому присоединился начальник порта, отвалили от берега и настигли фусты через час после захода солнца. Диого Соарес принял их очень приветливо и радостно. Отец магистр, изложив ему положение вещей, стал настоятельно просить его, ради господа нашего Иисуса Христа и его священных ран, а также ради чести такого священного похода присоединиться к силам дона Франсиско де Эсы; когда же поход будет окончен, никто его дольше удерживать не будет, и он сможет отправиться, куда ему заблагорассудится. Диого Соарес ответил, что в его намерения не входило останавливаться в Малакке, так как он не хотел платить пошлин за те немногие товары, которые были при нем и на которые он кормил себя и своих солдат, но раз уж его преподобие настоятельно просит его об этом в столь прочувственных выражениях, что грех был бы им не внять, призывая его порадеть во славу господа, от имени которого святой отец к нему и обращается, он охотно дает свое согласие. Но так как ему придется зайти в порт, чтобы погрузить необходимые боевые припасы, пусть его преподобие привезет ему грамоту за подписью коменданта и чиновников таможни Малакки, что он, Диого Соарес, освобождается от уплаты пошлины за те товары, что он с собой везет, ибо, если его преподобие не доставит ему такой бумаги, в порт он заходить не будет. Отец магистр горячо поблагодарил его и обязался сделать для него все, что он просит, и даже больше, если в этом представится необходимость. С этим Франциск Ксаверий покинул судно Соареса почти уже в полночь.

Здесь, прежде чем продолжить изложение, я хотел бы кое-что добавить, дабы удовлетворить любознательных и не оставлять ни у кого сомнений: этот Диого Соарес Галисиец, о котором только что шла речь, и был тот самый, которого, как я уже раньше говорил, казнили в Пегу по приказу сатанского шемина. События, о которых я сейчас рассказываю, произошли задолго до его смерти, и если я коснулся гибели его раньше, то вынужден был это сделать, чтобы не нарушить порядка изложения.

Отец магистр Франциск Ксаверий, явившись в крепость, где его уже ожидал Симан де Мело, сообщил о своих переговорах с Диого Соаресом и о том, что последнему необходимо выдать требуемую им грамоту за подписью его милости. Комендант немедленно приказал составить такую бумагу, передать которую поручили командующему дону Франсиско, чтобы доставить этим больше чести и удовольствия Диого Соаресу. Командующий тут же отправился к Диого Соаресу, и на другое утро тот с готовностью прибыл в порт и стал на якорь у крепости. На берегу его ожидал комендант, оказавший ему самый сердечный прием, равно как и весь народ, собравшийся его встретить. Оттуда все отправились в главную церковь, ныне собор, где мессу служил отец магистр Франциск, душа всего предприятия. Из церкви пошли в крепость и, усевшись у ее ворот, в течение долгого времени обсуждали, что еще необходимо сделать для успеха похода и что нужно взять из боевых припасов для боя, который надеялись дать врагу. Все, что тут порешили, было немедленно приведено в исполнение. За четыре дня, которые потребовались, чтобы окончательно подготовить армаду к выходу, командующий дон Франсиско де Эса перешел на фусту своего брата дона Жорже, так как его судно так и не удалось поднять. Таким образом, силы наши в целом состояли теперь из восьми фуст и одного небольшого катура с двумястами тридцатью человеками отборных воинов. Армада покинула Малакку в пятницу 25 октября 1547 года и, следуя намеченным курсом, через четыре дня прибыла в Пуло-Самбилан, и шестидесяти легуа от Малакки. Наказ, переданный доном Франсиско, не позволял ему идти дальше, и он, не решаясь его нарушить, задержался там на несколько дней, но на побережье никто не смог сообщить ему, куда направились враги; предполагали только, что они уже в Ашене, куда, очевидно, держали свой путь. Вопрос, что делать, был обсужден на военном совете, где высказали много различных и противоречивых мнений, но командующий все же не дерзнул отступить от данного ему наказа и идти дальше. Поэтому решили вернуться в Малакку, но угодно было господу нашему, чтобы в новолуние внезапно задули противные норд-остовые ветры, вынудившие армаду простоять на месте двадцать три дня, не имея возможности продвинуться ни на шаг вперед. Но так как армада взяла провианта всего на месяц, а поход длился уже тридцать шесть дней и запасы почти истощились, решено было идти за провизией в Жунсалан или в Танаусарин — весьма удаленные от этих мест порты в королевстве Пегу. С этим намерением армада снялась с якоря и отправилась в путь. Все были чрезвычайно опечалены таким оборотом обстоятельств, но господу нашему, создателю всех благ, угодно было, чтобы ветер пригнал наши суда к побережью Кеды, и там, зайдя в реку Парлес набрать пресной воды, наши в первую же ночь заметили плывший вдоль берега рыбачий парао, к которому командующий велел нашей шлюпке подойти и узнать, где набирают воду. Парао решили подвести к фусте командующего, и последний ласково принял рыбаков, что их весьма обрадовало. Их расспросили поодиночке о некоторых интересовавших нас обстоятельствах и, узнав, что страна опустела, а король бежал в Патане, так как здесь уже полтора месяца стоит большой флот ашенцев, которые воздвигают крепость и ожидают прихода португальских кораблей, идущих из Бенгалии в Малакку с намерением, по словам рыбака, перебить на них всех христиан до единого. Рыбаки рассказали и еще кое-что, чрезвычайно важное для нашего похода, чем привели командующего в столь радостное расположение духа, что он оделся по-праздничному и велел расцветить всю армаду флагами. Был созван военный совет всех капитанов, на котором единогласно было решено отправить три вооруженных балана на двенадцать легуа вверх по течению до того села, где находились враги, с наказом проверить полученные сведения, после чего немедленно вернуться назад, дабы можно было решить, каким образом лучше всего вступить в бой с неприятелем. Между тем всем надлежало помнить то, что наказал им отец магистр Франциск, а именно, хранить в душе распятого Христа, выглядеть радостными, веселыми и мужественными, дабы такой внешностью вселить бодрость в гребцов. Командующий в кратчайший срок позаботился обо всем необходимом, а потом велел дать залп из всех орудий, расцветить флагами фусты, играть фолии и кормить команду без ограничения — что все и было в точности выполнено. Когда все баланы были готовы и на них разместили отборных гребцов, командующий посадил на первый главным начальником Диого Соареса, на второй — его сына Балтазара, а на третий — Жоана Алвареса де Магальяэнса. Каждому капитану было придано два бойца. Баланы двинулись вверх по течению, и тут, когда они прошли уже пять или шесть легуа, им посчастливилось столкнуться нос к носу с четырьмя баланами неприятеля, и прежде чем последние успели приготовиться к бою, наши захватили три из них, четвертый взять не удалось, так как он приналег на весла и спасся. Поскольку забранные шлюпки оказались много лучше португальских, наши пересели на них, а свои подожгли и поспешили вернуться к своим судам в великом возбуждении по поводу столь большой удачи, сулившей успех и в дальнейшем. Командующий принял победителей с великой радостью и восторгом. Из неприятелей, находившихся на этих баланах, осталось в живых только шесть ашенцев, которых наши привезли с собой. Когда их стали допрашивать о важных для нас вещах, они не пожелали ничего сказать и лишь с превеликим упорством повторяли: «Mate, mate, quita fadule», — что значит: «Убейте нас, убейте нас, нам это не страшно». Поэтому их пришлось подвергнуть пытке, — их начали стегать плетьми и поливать горячим маслом свежие раны так безжалостно, что двое из них сразу же умерли, а двое других, связанные по рукам и ногам, были выброшены за борт. Когда же очередь дошла до еще оставшихся в живых, те, громко крича, стали умолять командующего не убивать их, обещая рассказать всю правду. Командующий приказал прекратить пытку, и они показали, что ашенцы захватили эту землю сорок два дня назад, убили там две тысячи человек и почти столько же забрали в плен, кроме того, награбили большое количество перца, пряностей и разных других товаров, которые отослали своему королю. На этой реке они стоят уже очень долго, потому что поджидают наши корабли, идущие из Бенгалии в Малакку, так как их командующий получил наказ взять их и уничтожить на них всех португальцев и христиан; здесь командующий намеревался ждать еще один месяц, пока не перестанет дуть муссон; услышав сегодня гул нашей артиллерии, он решил, что португальские корабли наконец прибыли, почему вся армада ашенцев стала спешно готовиться к встрече и, без сомнения, на следующий день сюда прибудет.