— Верно, хорошо знал повелитель наш король, кто ты такой, — сказал он, — если избрал тебя судьей его чести и распорядителем его имущества.

Гонсало Пашеко немедленно прочел письмо всем присутствующим португальцам, которые выслушали его с обнаженными головами. Гласило оно следующее:

«Фиолетовая жемчужина перед взором моим, друг капитан Гонсало Пашеко, столь же праведный в безмятежности жизни своей, сколь самый святой менигрепо, живущий отшельником в лесу. Я, прежний Шаумигрен, а ныне венчанный королем четырнадцати государств земли, каковые после смерти святого государя моего и повелителя господь ныне передал в мое владение, посылаю тебе улыбку моих уст, дабы ты стал так же любезен со мной, как и те, кого я в праздничные дни сажаю за пиршественный стол свой. Наслышавшись о тебе, возжелал я в сердце своем избрать тебя в судьи по некоему важному делу, а посему и послал к тебе, равно как и к великому другу моему Нуно Фернандесу Тейшейре, истинному слитку червонного золота, сего гонца, дабы известить вас, что вам надлежит скорейшим образом явиться ко мне и выполнить ту обязанность, которую я вам доверил. Что же касается вашей безопасности, ибо, знаю, недавний бунт должен был исполнить вас страхом, тревоги не имейте, слово мое, подкрепленное клятвой богопомазанного короля, пусть будет тому порукой как вам, так и всем прочим из вашего народа, исповедующим бога вашей веры».

Услышав это обещание, мы были глубоко тронуты и решили, что оно явилось с небес по особой милости божьей, дабы вселить в нас спокойствие и уверенность, что на жизнь нашу никто не покусится, в чем мы до тех пор сомневались. Гонсало Пашеко и Нуно Фернандес с десятью другими португальцами, нарочно для этого выбранными, собрали подарок из многих драгоценных товаров, чтобы отвезти королю, и в ту же ночь, за час до рассвета, отправились к нему вместе с бирманцем, потому что обстановка и нетерпение короля не давали медлить.

Гонсало Пашеко, Нуно Фернандес и остальные португальцы через час после восхода солнца прибыли в лагерь, где их по приказанию короля встретил Жибрайдан, повелитель Мейдо, один из самых главных военачальников бирманского войска, которого король держал при своей особе и которому полностью доверял. При нем было более ста всадников и шести булавоносцев. Все они отправились в пагоду, в которой укрывался король, и были им очень радушно приняты, причем государь оказал Нуно Фернандесу особые почести. Поговорив с португальцами о разных разностях, он перешел к важному делу, ради которого он их призвал, и настойчиво советовал им отстаивать скорее интересы мятежных военачальников, нежели его собственные, ибо, как он уверял, действуя так, они доставят ему удовольствие, и так далее и тому подобное. После чего тот же самый бирманец отвел их в палатку, где их уже ожидали четверо выборных судей, главный казначей и два писца.

Утихомирив толпившихся вокруг палатки, выборные начали обсуждать дело, по поводу которого они собрались. Было высказано несколько точек зрения, на изложение коих потратили большую часть дня. Но в конце концов все пришли к выводу, что, хотя король в Тангу и обещал наемникам отдать на поток и разграбление все населенные места, которые будут захвачены силой оружия, и слово свое ему надлежало бы сдержать со всей точностью, однако, принимая во внимание, что выполнение этого обещания нанесло бы великий ущерб ни в чем не повинным людям и не могло не оскорбить всевышнего, третейский суд приговором своим постановляет, что король во исполнение своего обещания должен из собственной казны выплатить всему войску тысячу бис золота, распределенных по весу и счету между военачальниками каждой страны, а войска, как только они получат свои деньги, должны переправиться на другой берег реки и оттуда беспрепятственно уйти в свои земли. Однако им должно быть уплачено и жалованье по день мятежа, которое им задолжали, а также выдано провианта на двадцать дней пути.

Оглашение этого приговора было встречено ликованием и с той и с другой стороны. Король приказал немедленно выполнить решение, но, не удовлетворившись выплатой указанной суммы, пожаловал военачальникам и офицерам еще всяческие подарки, чем доставил им всем большое удовольствие. Таким образом, был произведен окончательный расчет с мятежниками, и король никогда уже больше не собирался прибегать к их помощи, так как потерял к ним всякое доверие. Он приказал также, чтобы каждое войско разбилось на отдельные тысячи, дабы не возбуждать при проходе подозрений и не дать солдатам возможности, пользуясь своею численностью, грабить селения, через которые им придется проходить. Бывшие мятежники покинули лагерь на следующий же день.

Гонсало Пашеко и Нуно Фернандесу Тейшейре король велел выдать за то, что они представляли его в этом третейском суде, десять бис золота, кои целиком оплатили подарки, которые они ему преподнесли. Кроме этого, португальцам было выдано собственноручно написанное королем разрешение ездить в любое время в Индию и обратно, не платя пошлин за свои товары, что им показалось ценнее всех денег, которые им могли заплатить, ибо уже в течение трех лет правившие в Пегу короли не выпускали португальцев из страны, всячески угнетали и притесняли их, а события, описанные мною выше, нередко заставляли их трепетать за свою жизнь.

В тот же вечер глашатаи на конях объявили, что на следующий день в Пегу должен мирно вступить король, по немалой милости своей за счет великих издержек из собственной казны избавивший город от разграбления, и что всякому, кто покусится на жизнь или имущество жителей, угрожает жестокая казнь. Итак, на следующий день в девять часов утра король покинул пагоду, служившую ему убежищем, и в десять часов прибыл в город через ворота под названием Сабамбайнья, где был встречен пятью тысячами священников всех двенадцати имеющихся в этой стране сект, пришедших приветствовать его торжественной процессией. Один из них, кабизондо, произнес по этому случаю речь, вступление к которой звучало так:

— Благословен и прославлен будь господь, истинно достойный быть признанным всеми за господина, о святых делах коего, свершенных его божественными руками, свидетельствует и ясный день, и украшенная светилами ночь, равно как и все, что милосердие его сотворило в нас самих; его бесконечному могуществу угодно было поставить тебя властелином над всеми царями сей земли, а посему, видя, что ты являешься любимцем его, мы просим тебя, государь наш, не вспоминать о прошлых ошибках и преступлениях наших отныне и впредь, да успокоится печальный народ твой и утешится обещаниями, произнесенными ныне твоим королевским величеством.

И все пять тысяч грепо, простершись пред ним и воздев руки, повторили эту просьбу оглушительным хором голосов:

— Даруй, господин и государь наш, мир и прощение всем народам королевства сего, да не будет терзать их страх за вину свою, в коей они открыто приносят тебе повинную.

На что король ответил, что охотно прощает их и клянется в том головой святого Киая Нивандела, бога сражений на поле Витау.

Услышав эти слова, народ простерся ниц и воскликнул:

— Да дарует тебе всевышний на веки веков победу над врагами твоими, и да возложишь ты стопы свои на головы их.

Тут все в великой радости заиграли на множестве весьма нестройных и варварских инструментов, а кабизондо возложил на голову нового короля богатую золотую корону, напоминающую митру, в которой он и вступил в город весьма торжественно и величественно. Перед ним шествовали взятые им в плен слоны, ехали повозки, волоча по земле сорок отобранных знамен и перехваченную толстой железной цепью статую побежденного Шеминдо ^{349}. Сам победитель ехал на огромном слоне с золотой сбруей, окруженный сорока булавоносцами, всеми феодалами и военачальниками; они шли пешком, держа на плече мечи с богатыми золотыми инкрустациями. Затем следовало шесть тысяч латников королевской охраны, три тысячи боевых слонов с причудливыми башенками на спинах, а также много разных людей, как пеших, так и конных, счета которым я не вел.