- Как прозывают песельника? - спросила Асфану Всеволожа.
- Мы зовём Митуса… Гордость уруситов! Теперь - наш! По-татарски может. Тебе будет петь по-русски.
Длинными тонкими перстами Митуса прошёлся по струнам. Побренчал, настраиваясь… Запел райским голосом, но с земной тоской:
Не гром гремит, не гроза идёт -
Молодой татарин полон ведёт:
«Вот тебе, жёнушка, работница!
Враз о трёх делах позаботится:
Заставь её ногами дитя качать,
Заставь её руками гужель вертеть,
Заставь её очами гусей стеречь»…
Качает полонянница дитятку:
«Ай, люлю, люлю, баю-баюшки!
По отцу-то ты татарчоночек,
А по матушке - мой внучоночек!
Твоя матушка-то мне дочь была,
Во полон она семи лет взята,
А семнадцать лет во плену живёт»…
Услыхала татарская жёнушка,
Полоняннице в землю кланялась:
«Что ж ты, матушка, не призналася?
Ни к чему трёх дел тебе делати.
Ты снимай-ка шубу кожуриную.
Надевай шубку соболиную.
Мы пойдём с тобой во зелёный сад,
Во зелёный сад виноград щипать».
«Ах ты, дитятко моё милое!
Не пойду с тобой виноград щипать.
Отпусти меня во Святую Русь,
В мою дедину, к дорогим крестам»…
- Тьфу, поёт! - озлилась Асфана. - Одни слёзы! Зачем? У нас полный пруд воды.
- Дозволь говорить с Митусой, - спросилась Евфимия.
- Что ты! Нельзя, нельзя, - замахала рукой хозяйка.
Гостья встала и удалилась в дом, сопровождаемая Раиной.
- Боярышня, бежать надо. В лес хочу-у-у! - не впервой запричитала дева.
- У тебя в тяжкий час одно слово - «бежать»! - гневалась боярышня. - Как бежать? Куда бежать? Всюду глаз…
- Измыслю как, - не унялась ловкая наперсница.
- Сбежишь - вернут! - отрезала Всеволожа. Взошла, молитвенно сложив ладошки, Асфана.
- Что ты ходишь, как семенишь? - набросилась на неё Евфимия.
- Так красиво, - опустила татарка повинный взор. - У нас принято так.
Боярышня не сумела взять себя в руки, продолжала ехидничать:
- «Решила ворона, как куропатка ходить, позабыла и собственную походку». Ведомо ли тебе такое ваше присловье?
- Ты добрая, тебе плохо, - поняла Асфана. - Я не гневаюсь.
- И голос-то у тебя не твой: тонкий, птичий, будто щебечешь, - совсем разошлась боярышня. - В Костроме говаривала, как люди.
- Там была яшница, тут - жена Ханифа! - гордо вскинула голову Асфана.
Раина ушла от греха подальше. Евфимия опустилась на одр, задумалась.
- Митуса иглу воткнул в сердце Афимы? - подсела к ней хозяйка. - Ладно, не горюй. Хочешь, развлеку? Как? Не угадаешь.
- Не помыслю угадывать, - откликнулась Всеволожа.
- На мужней половине, - продолжила Асфана, - в тесной потайной палате в сей час родитель мой, имам курмышскогомезгита, беседует…
- Так это твой отец почти ежевечерне, - перебила боярышня, - кричит с мечети, или, как вы называете, с мезгита… Я даже выучила наизусть: «Ля илляхе иль Алла, Мухаммед расу л Улла!»
Асфана сминала пальцами и тут же расправляла на коленях свой цветной шабур из яркой домотканой шерсти.
- Это муэдзин азан читает, молитвой созывает правоверных. Мой же отец в мечети - главный. Мы с тобой алалыкаем, а он как раз отай беседует с имамом уруситов, яшником царя. Тот и другой встречаются в нашем доме подалее от глаз людских. Отец приходит, яшника приводят. Хочешь глянуть на него?
- На кого? - не брала в толк Всеволожа.
- На имама уруситов.
- У нас нет имамов. Асфана вздохнула.
- Когда царь весной брал Нижний, его нукеры нашли в лесу имама. Он не мусульманин, он… Ну, «человек писания». Так называют единобожников, отличных от язычников, хотя неверных. Этот яшник был в монастыре урусов главный, значит, имам. Теперь он в яме. Отец любит тайно с ним беседовать.
- Как ты сказала? В Нижнем? - соображала Всеволожа. - Имени его не ведаешь?
Татарка покачала головой.
- Идём, - торопила она. - Та палата стеной выходит в нашу половину дома. А вверху, в стене, есть у меня смотрелка, дырка незаметная. Вот я и знаю, что там делается. Идём…
Спустя малое время Евфимия стояла на подставной лесенке, глядела в круглое отверстие, внимала различимым голосам и видела седого старца в чалме, а на ковре против него… Уж вот кого не ожидала! Хотя мелькнула мысль, едва услыхала о Нижнем, да отогнала догадку: что за монастырь? Там была келья в пустыньке… И вот пред ней лицо отшельника Макария! Стало быть, государь исполнил обет: выстроил для него обитель Пресвятой Троицы… Имам татарский стар, священноинок русский - средних лет, однако он величеством осанки спорит и с благобородым старцем. Хотя тот из богатого жилища, этот из ямы.
Беседа двух духовных лиц, видимо, заканчивалась.
- Клянусь посылаемыми поочерёдно, - торжественно воздевал сухие руки имам, - клянусь пасущимися быстро, клянусь показывающими ясно, различающими верно, передающими наставления, и прощение, и угрозу: предвозвещённое уже готово свершиться!
- А наш апостол речёт, - тихо молвил Макарий, - «не клянитесь ни небом, ни землёю, и никакою другою клятвою, но да будет у вас «да, да» и «нет, нет», дабы вам не подпасть осуждению».
- Ваши апостолы? - возразил имам. - У них ли лестница к Небу, чтобы подслушивать, что там? Лишь ангелы и Дух восходят к Богу в течение дня, которому пятьдесят тысяч лет!
- Прости, мудрейший, - устало произнёс Макарий. - Не ваше ли учение гласит: «Кто желает посева для ближней жизни, нет ему в последующей никакого удела»?
- К чему это говоришь? - вопросил имам.
- Меня смущает твоя тучность, - ответил пленный отшельник. - Ты мне представился, как боголюб. Однако же любовь сушит…
- О-о! - расслабился имам. - Всякий раз, как вспомню, что я раб Аллаха, выступаю горделиво, оттого выгляжу толще… Да я утомил тебя! Не разрешишь мне перед царём замолвить слово о твоей участи?
Макарий встал.
- Благодарю. Всем доволен, ибо всё ниспослано свыше.
Евфимия, ощутив круженье головы, спустилась с лестницы.
- Ай, ай! Ты белая, как моя нижняя сорочка, - испугалась Асфана.
А в зенане началась суета: слышались голоса и топот. У двери ложни ждала Раина:
- Боярышня, тебя ищут!
- Сбегаю разузнать, - обеспокоилась Асфана. Вернулась сама не своя.
- У Канафи Мамутек! Урусита чёрным ходом увели. С Мамутеком - большие люди! У отца борода тряслась. Хвала Аллаху, царевич яшника не заметил. Требует тебя. Какой-то шакал донёс, что ты здесь.
Следом за Асфаной появился Дюдень. Лысина - в поту, куценькая бородка растрёпана.
- Пошли, ханум, к господину, - голос не предвещал ничего приятного.
Евфимия - что было крайней редкостью для неё - ощутила сосущий страх. В мыслях всплыло слово «гарем». Не уготовано ли ей место среди жён Мамутека? Неведомо для чего взяла Раину с собой.
- Помогай тебе Биби-Мушкиль-Куша, - напутствовала шёпотом Асфана.
- Кто, кто? - переспросила боярышня.
- Госпожа-разрешительница, покровительница всех жён…
В покое Ханифа Евфимия прежде всего узнала царевича в щегольском терлике с перехватом у пояса, с короткими рукавами. Чем-то знакомым повеяло и от свирепого на вид тучного мурзы в длинном, ниже колен, чапаке типа кафтана. Третий, с колючим взором и ухоженной чёрной бородкой, был Ачисан.
