Пусть память ничего приятного не подсказала, боярышня покорно опустила голову.

Обильно пиршествовали князья. Минуя костры простых дружинников, Всеволожа видела, как в котёл с водой бросалась полная ложка проса, чуть соли с перцем, лишь у иных добавлялась маленькая частица свиного мяса. При мыслях о таком вареве жирный кусок не лез в горло за великокняжеским пиром. Среди приглашённых, особо отличившихся в битве, не именитых дружинников, один встал по завершении пира и тихо сказал товарищу:

- Теперь можно воздержаться от пищи дня на два, на три.

После трапезы и опочива Всеволожа ехала рядом с великим князем. Он сообщил угрюмо:

- Первенец Марьин Юрий недавно предстал пред Богом.

Боярышня поспешила утешить своего государя:

- Прими скорьбь мою и надежду: Марьица вскоре сызнова одарит наследником.

- Марьица! - недовольно изрёк Василиус. - От тебя наследник был бы разумом выше, душой добрее.

Всеволожа поникла.

- Зря напомнил свои глаголы нижегородские. Стыд, и только. Не ввергай в огонь злоязычия. Довольно с меня и Нижнего.

- Чьё злоязычие? - привскочил в седле князь.

- Чьё ничьё, - не назвала боярышня Ивана Можайского. - Наперёд оставим срамные речи.

Василиус замолчал надолго.

Последнее постояние было в селе Стромынь. Евфимия ночевала в тиунском доме, в опрятной хозяйской боковуше.

Утром она впоследни трапезовала с великим князем.

- Дом Всеволожей тебе верну, - обещал Василиус - Зарыдалье тож. Место твоё отныне не вдали от меня, а близ. Матушке накажу, чтоб жаловала. Телом не быть с тобой, так хоть взорами, речью соприкасаться. Так велит душа. Мир в государстве теперь воздвижен, яко неколебимый столп. Твой совет поспособствует уберечь его от внезапных бурь. Виноват я перед Иваном Дмитричем и перед тобой. Поревнуем же обое, дабы Бог меня простил.

- Что будет с Васёнышем? - спросила Всеволожа.

- Головной казни избежит, - помрачнел Василиус - Тесного же заточения клятвопреступник не минует.

- Отпусти брата его Дмитрия Шемяку, - напомнила Евфимия.

- Отпущу при крепком докончании, чтобы по любви, вправду, без хитрости.

Попрощались до вечерней встречи во дворце. Обходительный Василиус препоручил почтительную Всеволожу заботам княжа воина Кожи.

Въезд великокняжеский в столицу был таким, как бы вернулся одолетель над самим царём Ордынским. От малинового звона всех колоколов воистину происходило благорастворение воз духов. Народ приветствовал возлюбенного венценосца. Летели шапки в небеса. Ликующие клики «Слава! Слава!» сливались от подградья до Кремля в сплошной неистовый звук: «Ва-ва-ва-ва-ва!»

Дружина, исполчась, заняла площадь у Пречистой. Новопоставленный митрополит Исидор, грек, только что прибывший из Царьграда, благословил властодержавца и всех воев.

Василий Кожа проводил Евфимию в великокняжеский дворец, где в отведённом для неё покое сенные девки принялись за умывание и переодевание. Всё это счастье навалилось и воспринималось сном, как тот волшебный сон, когда, спустя два века, её, избранную невесту государеву, готовили для обручения. И чувства были те же, и суета, и бестолочь - всё то же.

Когда ввели в Престольную палату, где дядей своим был судим Василиус, она увидела бояр и ближних (комнатных), и путных, собирающих доходы с волостей, и свойственных, кои в родстве с великим князем. Сам же Василиус сидел на троне в золотой шапке и бармах. Близ него были великая княгиня-мать с великою княгинею-женой. Старейший дьяк Беда провозгласил:

- Дочь боярина Иоанна Всеволожа!

Перед Евфимией склонились. Тишайший ропот там и сям был заглушён словами государя:

- Прими, боярышня Евфимия, знак благодарности за верность.

Она приблизилась. Он приколол на повенец искуснейшую диадему в виде звезды с вваянным в золото алмазом.

Далее дьяком оглашались, государем же вручались жалованья и награды князю Можайскому, воеводам Тоболину и Бабе, прочим, отличившимся в успокоенье смуты.

По объявлению пира все пошли в столовую палату. Василиус с великими княгинями - женой и матерью - отправился допрежь в свою Крестовую.

- Идём с нами, Евфимия, - позвала Марья Ярославна.

В Крестовой четверо безмолвно постояли, глядя друг на друга, потом великий князь сказал:

- Отныне прошлому положим дерть и погреб. Что было между нами тёмного - прочь, прочь с дороги! Во имя мира и любви облобызаемтесь!

Витовтовна, покорно поводя мослами под рытым бархатом, чуть дотянулась до склонившейся Евфимии и ошершавила иссохшими губами её щёку. Боярышня при этом не удержалась от грешной мысли: «Как ни вертись, ворона, а спереди карга и сзади карга». Внучка Голтяихи расцеловала соперницу былую в губы.

- Так-то вот! - повеселел Василиус и долее, чем принято не отрывал уст своих от уст боярышни.

- Сын, - подала голос великая княгиня-мать. - Василь Кутузов хочет стать пред твои очи. Я его призадержала ради торжественного часу. У него дурная весть.

Всеволожа от отца слыхала о Кутузе, потомке слуги самого Невского.

- Доколь терпеть дурные вести? - возопил Василиус. - Пусть Фёдорыч войдёт.

Евфимия до лобызания в Крестовой догадалась, что именно сюда их ввёл великий князь, желая, видимо, скрепить меж ними мир и дружбу не только чмоканьем взаимным, но целованием креста, Евангелия, общею молитвой миротворной. Однако это не успел ось из-за сообщенья Софьи Витовтовны.

Вот и Кутузов.

Великие княгини и боярышня вышли в переднюю.

- Дожидайся здесь, роднуша, - обратилась к Всеволоже Софья Витовтовна, как прежде, в добрые их времена. - Тотчас взойдёт сюда Меланьица, моя постельница, она тебя опрянет к пиру.

Софья из Крестовой шла последней и не вполне прикрыла за собою дверь.

Когда свекровь с невесткой удалились, боярышника слуха достигла речь Кутуза пред великим князем.

- Вятчане, коих Косой послал на Ярославль, - рассказывал Василий Фёдорыч, - не дошед до града пятнадцать вёрст, у речки Тунашмы оставили суда и пеши побежали назад, дабы помочь Косому в битве. Не всё. Лишь сорок человек. Да не поспели. Встретили беглых с бою, узнали, что Василья поймали. Побегли за своими взад, вдоль речки Которосли, вниз. А нощь настала. Очутились близ Ярославля на заре. Встречь им - чернец. Сказал: князь Александр Брюхатый в устье Которосли шатром стоит на Волге со всей силою. Вой спят у костров, князь со княгинею - в шатре. В то утро мгла была велика. Вятчане, крадучись, князя с княгиней поймали, в их же суда вметались и отпихнулись на середину Волги. Рать Александра поздно повскакала, начала хватать доспехи. Вятчане же, держа над князем и княгиней топоры и копья, закричали: «Кто из вас стрелит, мы их погубим!» Князь крикнул ярославцам с угличанами, чтоб не стреляли. Посулил вятчанам окуп четыреста рублёв. Все ждали, покуда княж казначей из Ярославля привёз казну. Вятчане её взяли, Александра же с княгинею не отпустили, побегли к Вятке мимо Казани на судех. Брюхатых повезли с собой неволею.

- Злодеи! - прошипел великий князь. - А этот спля кутырь! Расквасил бы его спесивый нос за несторожу! Пошлю на Вятку Горбатого Ивана с Григорием Перхушковым. Пусть свернут шею вольности[9].

- А как прикажешь ныне поступить с Косым? - спросил Кутузов.

Великий князь молчал.

И вдруг Евфимия, ушам не веря, различила плотоядный шёпот:

- Велю очи выняти…

Кутузов выпятился из Крестовой, не заметив Всеволожи, удалился.

Боярышня влетела в молитвенный покой.

- Василиус, похерь свой приговор!

- Ты? - удивился великий князь.

- Я по наказу Софьи Витовтовны ждала Меланьицу. Всё слышала.

Властодержавец, не похожий на недавнего Василиуса, стоя спиной к иконам, молчал.

- Ты не поступишь скоровёрто, - внушала Всеволожа. - Иначе - продолженье смуты. Шемяка не простит. Красный проклянёт. Злодейство не имеет оправданий. Васёныш не давал вятчанам наказа брать Брюхатого за окуп и пленять.