- Сокол заразил кровь? - страдальчески предположила Всеволожа. - Но так ли быстро помирают от зараженья крови?

- Князь был удавлен, - произнесла Мамонша охриплым голосом.

- Косой назвал себя великим князем и скрыл причину батюшкиной смерти, - поднялся Андрей Дмитрич. - По его воле немец Еремейко определил кончину от удара. Однако мы на подозрении. Василий Юрьич нудит выдать нас, а наш Иван Андреич просит дать исправу. Да что там! Пусть суд и учинят, спасёт ли он? Сейчас ищут доводчиков.

- Нашли уже, - встала следом за мужем боярыня. - Дворцовый челядинец Софрон Иев объявил, что видел, проходя, как ты душил, а я держала. Была, мол, дверь отворена чуть-чуть. На нас достаточно Иуд.

- Да чем же вы корыстовались, убив князя? - не могла от слабости в ногах подняться Всеволожа.

- Посулами от свергнутого, - дрожала Акилина Гавриловна всем своим дебелым телом. - Мы-де его тайные послужники.

Евфимия тяжело встала, одолела слабость.

- Вам надо бежать. Вот-вот явится шестник, возьмёт за приставы… Негоже, как мой батюшка, смиренно глядеть в пасть чудищу, ждать поглощенья.

- Нам не на что бежать, голубка, - вздохнула амма Гнева. - Лесные сёстры предлагали могучую заступу. Мы отказались. Долго ль продержатся против отряда кметей двенадцать дев, хотя они и ведьмы? Ради себя губить невинных? Упаси Господь! Василий Юрьич хитрый, жестокий юноша. На соглядатаев не понадеялся. Иными мерами отрезал путь. Пришли обыщики, изъяли в доме все монеты, колтки, цепочки, кольца. Дворский Иван Лихорь повёз из Нивн всю выручку от распродажи рухляди. В пути напали будто бы шиши. Приехал без полушки.

- Не нам, тебе надо бежать, милуша, - грустно улыбнулся Всеволоже Андрей Дмитрич. - Чуть обнаружит на Москве Василий Юрьич свою беглянку (нам же всё ведомо!), не поздоровится.

- Ох, от Васёныша не поздоровится! - невольно передёрнуло Евфимию.

- Есть малый рукавок подземный на задворках огорода, - истиха поведала боярыня, - из нашей погребуши в погребушу Владимира Григорьевича Ховрина. Он не противился. Ведь к обоюдной пользе проложили. Мало ли чего? Полактия тебя проводит в соседский двор, оттуда выйдете задами и - на Подол. Там у Водяных ворот живёт Полактиева сродница, десятая вода на киселе. Добрейшей души вдовушка! Она тебя укроет.

- А взять взаймы какую-никакую калиту позвонче не пытались? - спросила Всеволожа.

- Кто ж нам даст? - махнула обеими руками жена Мамона. - Про нас после поносной молвки шепчется весь кремник. Все берегутся, ждут конца правления Василия Юрьича. Зело жесток самообъявленный великий князь!

Боярин, размышляя не о займах, не о бегстве, не слушая жены, сказал своё:

- Полактия тебе сейчас надёжный проводник. Кто б ни напал, она как глянет, скуёт, словно железом.

Несвычно было Всеволоже искать чужих углов в Кремле московском. Не шли из мыслей слова Кожи о воротах из ожиганного кирпича. Покидая столовую палату, она спросила Акилину свет Гавриловну:

- Кто поселился в батюшкиных родовых хоромах?

- Когда тебя изгнали? - наморщила Мамонша переносицу. - Не ведаю. Витовтовна вселила кого-то из своих. Теперь же там живёт боярин Дмитрия Шемяки, отец нашей Фотиньи, Иван Котов.

Иван Котов? - остановилась Евфимия как вкопанная.

Тут подошла Полактия. Мамоны перекрестили боярышню, дали наказ её сопроводительнице, и обе девы пошли вниз.

«Стало быть, к Котову направился княж воин Кожа, Василиусов пролагатай на Москве? - сверлили подозрения Евфимию. - Зачем же к Котову? Кого-то из узилища извлечь иль чью-то голову - долой? А не у Котова ли Кожа был допрежь, когда проведал про медведицу и, возвратившись в Нижний, государю рассказал о ней? А ежели всё так, не с Котовым ли связана смерть князя Юрия? А значит, не Василиус ли тут всему заводчик, как тайный господин Ивана Котова?» От этих мыслей дочь боярина Иоанна содрогнулась и отринула их напрочь. Это слишком! Дашь волю подозреньям, домыслишься до полной черноты.

Молчаливая с восковым невыразительным лицом Полактия зажгла свечу в холодном погребе, и Всеволожа перестала ёжиться, будто большая теплота влилась в неё от маленького света. Рукавок подземный встретил сыростью и теснотой. Из деревянной обрешётки, чуть прикоснёшься, струились влажные песчинки, прилипавшие к одежде. Евфимия шла, сжавшись, ничего почти не видя за спиной Полактии. Ждала, скорей бы очутиться в погребе Ховриных.

Давно, ещё при Дмитрии Донском пришёл на Москву некий Стефан, богатый приморский гость из Сурожа, неведомого города на юге. С ним был Григорий, прозвищем Ховра, тоже купец. Дали они серебра и злата князю, он им дал двор в Кремле. Развернули дело сурожские гости. А умерли Стефан с Григорием, стал владеть делом сын последнего Владимир. Заложил и выстроил у своего двора церковь Воздвиженья. Кирпичная снаружи, белокаменная внутри. Так и зовут её - Владимирова церковь. Богач вхож во дворец великокняжий и к митрополиту. Однажды Всеволож при дочери обмолвился, будто князь Юрий должник Ховрина. Дал в заклад разными вещами одиннадцать фунтов серебра и девять фунтов золота. Никак не выделит четыреста рублей на выкуп. Большая денежная сила Владимир Ховрин со старшим сыном Иваном Головой! Боярин Всеволож вошёл с ними в немирье, когда, едучи в Орду с Василиусом, у Ховриных не одолжился, а предпочёл татарина Абипа, сарайского купца. Сама Евфимия ни разу не видала Ховриных вблизи, лишь у Пречистой, когда глядела сверху, с рундука Витовтовны. Каков их нрав? А, увидав, по лицам вряд ли что-нибудь прочла бы. Тут нужна русоволосая красавица Генефа со шрамом через лоб. Открыла б лицеведка, на что способны Ховрины.

Вот кончился подземный рукавок и снова погреб. Чужой!

- Как выйдем? Он снаружи заперт, - испугалась Всеволожа.

- Заложку можно открывать и изнутри, - ответила Полактия.

Вышли во двор. Друг дружку отряхнули. Две ярых хамки набросились на них, для устрашенья вздыбив шерсть. Полактия взглянула. Псы замерли и улеглись, скуля.

- К воротам не иди. Взойдём-ка в терем, - распорядилась Всеволожа.

- Пошто? - не поняла Полактия. - Мне велено вести тебя к тётке Фёдоре.

Евфимия шла к терему.

- Где чёрный ход?

В подклете сонный челядинец-страж спросил:

- Куда? Кто? Как попали?

- Поди, оповести: дочь Всеволожа Ивана Дмитрича желает говорить с Владимиром Григорьичем, - велела поздняя гостья.

Пока ждала, свербила мысль: «Примет, не примет?»

Страж-челядинец, возвратясь, сказал:

- Взойди, боярышня.

Евфимия прошла с ним на хозяйский верх. Полактия осталась ждать внизу.

Остановились у крестовой, где молилась на ночь вся семья. Поочерёдно вышли сыновья Владимира Григорьича: Иван старший (Голова), Иван Второй, Иван Третьяк, Иван Четвертак и Дмитрий. За ними - дочери: Овдотья Большая, Овдотья Меньшая, Варвара с маленькой Владимировой внукой Дарьей. Все с любопытством глянули на гостью. Внука же состроила ей рожицу.

Старик Ховрин пригласил:

- Пройдём ко мне, Евфимия Ивановна.

В его покое пахло воском, книгами и сургучом. Он указал на стольце с вышитой подушкой, приглашая сесть. Сам стал напротив. На нём чернела ферязь бархатная почти до полу, без воротника и перехвата, длиннорукавная.

Поведай, дочь покойного боярина Иоанна, чем обязан посещению? - осведомился Ховрин:

Евфимия молчала, собираясь с духом. Он не торопил. Она сказала:

- Нужда крайняя вела к тебе, почтеннейший Владимир Григорьич. С тех пор как изгнана из дому и лишена всей жизни, всей рухляди, кроме той сряды, что на мне, я не найду вещицы, чтоб дать тебе в заклад. Со временем надеюсь возвратить отобранное. Что взято право, пусть возьмут, что взято криво, по исправе пусть вернут. Коли разделишь мою уверенность, поверишь под честное слово, одолжусь. А коли нет - прости.

Богач из-под густых бровей в большом раздумье созерцал Евфимию. И отвечал не вдруг, а через тягостное время:

- Наслышан я, Евфимия Ивановна, что разумом пошла ты в батюшку. - Евфимия молчала. - Открой, как мыслишь, - попросил Владимир Ховрин, - останется ли на столе великокняжеском Василий Юрьич, или вернётся сын Василия Димитрича Василиус?