- Андрей Дмитрия Мамон дивил меня таким чудом. Давал не две трубки, одну, зато длинную. В ней-то я и узрела тебя впервые на другой стороне реки. А сейчас такая назола сдавила сердце и очи - совсем ничего не вижу.

- И меня мудрый супруг аммы Гневы снабдил в дорогу чудной двуглазкой, - приняла Фотинья прибор, - чтобы нашу ясную звёздочку разглядеть да заполучить удачнее. Дай-ка вызнаю, что нам сейчас грозит. - Она некоторое время молча глядела сквозь зрительное двутрубие, потом стала говорить: - Ох, рать великая возвращается! Щиты, шлемы, рогатины, сулицы, копья, сабли, ослопы, топоры… А впереди братцы-полководцы - сёдла из жжёного золота, на конях - кожаные личины, сабли украшены золотыми хитростями, сами в латах, платье из пурпурного греческого оловира, обшито кружевами золотивши, сапоги - зелёный сафьян в золоте… Ишь, стяги заменили знамёнами!.. А вот и сайгат: на отнятых у врага конях- отнятое оружие… Гляди! Ах, тебе не видно…

Окованного в цепях ведут. Безбородый. Зато усы мощные - белым коромыслом, хоть ведра на них цепляй.

- Дай, - вырвала Всеволожа зрительные трубки у лесной девы и содрогнулась. - Это Юрий Патрикеевич Наримантов, литовский выходец, воевода Василиуса. Господи! В кобеняке из простого сукна, с чужого плеча… Сила мятежная сызнова одолела!

- Нам-то что! - отошла от окна Фотинья. - И та, и другая сила тебя не жалует.

- Я не о себе - обо всех, - отступила к одру боярышня. - Василиус какой-никакой, а Господень постав ленник. Беда помазанника - беда народа. Быть на Руси большой сваре, конец её никому неведом.

- Им свариться, нам в лесу ягоды сбирать, - рассудила Фотинья. - В сей чёрный час об единственном думать надобно: как самим спастись.

Асфана внесла взварные калачи.

- О, гужи с чесноком!- обрадовалась Фотинья. Один калач подала Бвфимии, другой сама надкусила и… тут же выплюнула. - Да они с рубленым осердием! Угодница-негодница! - гневно глянула она на татарку.

Та тем временем с удовольствием поглощала пирог-калач.

- Сегодня пяток, постный день, - объяснила ей Всеволожа.

- Их татарскому мясоеду нету конца, - проворчала Фотинья.

Асфана вышвырнула в открытое окно недоеденный кусок и выскочила из ложни.

- Лучше б не признавалась, что по-русски кумекает, - вздохнула лесная дева.

Однако обиженная тут же и воротилась. Лик каменный, а голос дрожит.

- Найоны! Сюда! - кратко сообщила ясырка.

За дверью послышался лязг оружия, многоногий топот, стихший где-то внизу. Выше затопали лишь две пары ног. И вот распахнулась дверь, вошли Косой и Шемяка.

- Оспешался тебя прежде всех лицезреть, Офима, - хриплым голосом заявил Косой.

- Хорошо же моя лекарочка Фишку поставила на ноги! - растянул в улыбке спёкшиеся губы Дмитрий Шемяка.

Боярышня и лесная дева молчали. Лишь Асфана тихо вымолвила:

- Берихелля!

- Что пролопотала ясырка? - спросил Васёныш.

- Лекарку назвала молодцом, - пояснил Шемяка.

- Добро! - Старший брат привалился спиной к стене, поглаживая маленькую бородку. - Лекарку награжу по достою. Теперь же пускай оставят нас, - метнул он взором в Асфану и Фотинью. Те вышли. - Ну что, Офима? - впился он глазами в Евфимию. - Кто на похвальбе ходит, всегда посрамлён бывает? Ха-ха-ха-ха!

- Твои остережения не сбылись, - вожевато обратился к Всеволоже Шемяка. - Одоление наше полное.

- Где рать тезоименкика моего, коломенца? - пылко вопросил Косой. - Побывай на поле у реки Куси: одни ту лова лежат! Как составили заставу из лучших воев, чтоб задержать врага, как послали вперёд сторожу, чтоб языка добыть, как развернули конную лаву дугой, чтоб охватить московлян, так и сдался литвин Патрикеич на полную нашу волю. Ныне, Офима, отвергший тебя Василиус очень недоволен им, как новгородцы недовольны были дедом его Наримантом, сыном Гедеминовым.

- Нам бы ещё пускачей! Слышал про знаменитую Витовтову пушку-Галку? - поднял Шемяка мечтательный взор горе. - Мы бы их заядрили!

- И без того тюфяки, присланные отцом, изрядно оказали себя, - отвечал Косой. - Пусть ядра мелкие, зато орудие, как дитя, на руках таскаешь с места на место. Уф! - присел он на стольце, уложив натруженные руки на подлокотниках. - Раздели, Офима, в братском застолье нашу победу. Ясырка принесёт тебе сряду, опрянешься попригожу.

Евфимия затрясла головой.

- Не неволь. Мочи ещё нет.

- Пойду пока, - толкнул дверь Шемяка. - Столкуетесь без меня.

Васёныш долго молча любовался сидящей на одре боярышней.

- Окажи честь, Евфимия Ивановна, пройдись со мною чуть-чуть. Хочу поверить, что ты во здравии.

- Из башни, куда засадил, спущусь, а подняться не хватит сил, - развела руками Евфимия.

- Полно! - уговаривал князь. - Сам снесу хоть на небо.

- Однажды ночью ты меня уже чуть было на небо не снёс, - нахмурилась Всеволожа. Однако встала из любопытства, поскольку ещё не переступала порога своего нового узилища.

За дверью остановилась как вкопанная. Широкий бревенчатый колодец пугал гулкой глубиной. На дне его переговаривались бердышники, на ступенях - охраныши. У низкого оперенья дощатой площадки чернел перед носом заточницы сказочный горюч-камень, привешенный к толстому кольцу в потолке.

- Эй! - крикнул вниз Косой. И крик его прозвучал богатырским громом.

Бердышники закропотались, сгрудясь. И камень на мощном волосяном ужище пошёл вниз, а взамен ему стала вздыматься вместительная бадья. Князь смело ступил в неё и, подхватив Всеволожу, поставил рядом с собой. Похищенница невольно прижалась к ненавистному похитителю.

- Небось! - ободрил Васёныш.

Пред ней промелькнули бородатые хари охранышей - Софри, Румянца, Ельчи. Затем проплыл вверх горюч-камень. И вот бадья осторожно ударилась о твёрдое земляное тло. Охраныши закрепили её.

- Знатно у вас придумано! - похвалила Евфимия.

- Тяжкие грузы таким способом доставляем ввысь, - пояснил Косой. - А ты для меня драгоценный груз, яко тонкий сосуд стеклянный.

Он взял поданный бердышником факел. Крупные ступени узенького прохода повели вниз. Запахло сырой землёй.

- Ввергаешь из подоблачного в подземный поруб? - поёжилась Всеволожа.

- Поселил бы тебя в лучшей своей палате, - пылко возразил князь. - Одно лишь слово! Теперь же веду не в подбашенную темницу - пусть там Патрикеич сидит, - а в сокровищницу свою…

Он резко толкнул с трудом отпертую железную дверь, злобно заскрежетавшую в ржавых петлях, и они очутились в большой коморе со стенами из дикого камня. Вдоль стен стояли железные коробья. Князь передал факел спутнице и стал отмыкать их поочерёдно. В неверном свете за откинутыми крышками замерцали сокровища.

- Глянь! - жарким шёпотом произнёс Косой. - Новгородки золочёны, серебряные западные рубли, вдвое дороже московских, золотые карабленники аглицкие с выдавленными морскими судами, каждый стоит двухсот наших денег. А перстни и колтки с самоцветами, цепи из чистого золота, регалии с ликами властодержцев латынских и ляховицких, серебряные блюда и чаши…

- На что мне видеть эту казну? - отвернулась Евфимия.

- Тебе! - пытался вложить Васёныш в бесчувственную ладонь золотой кругляк. - Всё - тебе! Только будь со мною…

- Ни с тобой, ни с твоей казной, - строго объявила упрямица. - Душно здесь.

- Кострома не люба, Москву возьму, - не сдавался Васёныш. - У Пречистой тебя поставлю на месте злипы Витовтовны и глупыхи Марьи. Позабудь ночную погрубину, стань моей княгиней, Офима!

- Выведи меня. Мочи нет, - взмолилась боярышня. - Не держи, как Патрикеича, в земле. Дай дохнуть!

- Что ты, что ты! - заторопился князь, запирая лари, растворяя дверь. - Я ли тебя лишаю воздуху? Нынче же в дворцовую светлицу помещу, только не грозись побегом.

- В башне лучше, - возразила Всеволожа. - Там, вверху, воздух чище.

- На заточника не желаешь взглянуть? - внезапно предложил Косой.

Евфимия не колебалась.

- Изволь, пожалуй…

В тесном срубе князь убрал пластьё на середине пола, раскрыл яму.