Всеволожа призналась:
- Не ведаю.
- А вот я на ложе с возлюбленным невенчанная не лягу, - твердила своё Устинья.
- Не зарекайся, - остерегла Янина. - Судьба коварна.
- Моя судьба - мачеха! - в один шаг вступила в своё горе княжна. - Не дождаться мне свадьбы! - зарыдала она. - Отошлют в Тверь, в обитель, где инока-матушка отреклась от жизни. Не поменяться мне кольцами с другом Васенькой. Не люба я его сердцу…
- Успокой её, сестрица Янина, ты же провидица, - тихо попросила Евфимия.
- Амма Гнева рассердится, коли правду скажу, - прошептала полячка.
- Стало быть, правда нехороша? - шёпотом спросила Евфимия.
- Чего шепчетесь? - рассердилась Устя.
- Спрашиваю, скоро ли Акилина свет Гавриловна питомиц своих отправит в Нивны, - по нужде солгала боярышня.
- Завтра мы туда едем, - как бы на вопрос отвечала Янина. - Остаётся лишь Власта. Она ещё здесь амме Гневе понадобна.
- Вруньи, - надулась Устя. - Я слышала: Янина не хочет прозреть мою судьбу с Васенькой.
- Отчего ж не хочу? - смутилась полячка. - Однако мне для прозренья вещица требуется от твоего жениха. А её и нет.
Евфимия прикусила губу, зная, что воспоследует за этими словами.
Устя вскочила, порылась на своём одре в изголовье и протянула вещицу:
- Вот…
То была перстянка Косого.
Янина растерянно осмотрела изделие из тончайшей лайки.
- Ин, будь по-твоему. Вели Полагье принесть горшок с колодезной водой, только что зачерпнутой.
- Макитра, в коей трут мак, не сгодится ли? - спросила княжна.
Янина кивнула. Кликнули Полагью. На лавке появился глиняный облитой горшок с водой. Провидица склонилась над ним и деловито зашептала на ляховицком языке, время от времени погружая персты в воду.
- Обмакни, невеста, мизинец, - обратилась она к Усте.
Та повиновалась и удивилась:
- Колодезная вода… тепла! Вновь тихий невнятный шёпот…
- Обмакни перст указательный.
- Горяча! - отдёрнула княжна порозовевший палец.
Колдунья кинула в горшок перстянку, и вода окровавилась.
Наблюдавшая Всеволожа не придала этому значения: перстянка-то крашена.
- Засвети свечу, прилепи сюда, - указала Усте лесная дева на край макитры.
Та всё исполнила, хотела заглянуть в горшок, однако рука колдуньи отвела любопытную.
- Ты глянь, - Янина поманила Всеволожу.
Евфимия приблизилась и отшатнулась. От макитры пахло свежей кровью. Провидица тянула за рукав, и Всеволожа взглянула…
Она увидела в неверном свете бревенчатые сени. На стене висел оскард, рогатая, как будто ляховицкая, секира, о каких рассказывал бывавший в Кракове отец. А на полу лежал в кровавой луже… конечно же… бородка клинышком, лицо сухое… конечно же, это боярин Симеон Феодорович, это Морозов с рассечённой грудью… В дверях будто бы Шемяка с искажённым ликом. А кто склонился над убитым?.. Вот распрямился, отирает меч… Это Васёныш! - чуть не вскрикнула Евфимия. И тут же вспомнила недавние слова отца: «Нацелил устье своего меча не на врага, на недоумка Морозова»…
Боярышня одним дыханием задула чадящую свечу.
- Полагья! - приотворила она дверь.
- Почему вы ничего не говорите? - наступала Устя. - Почему Офима загасила свечку? Почему так неприятно пахнет?
- Отведи её в мою одрину, - приказала боярышня Янине.
Потемневшая лицом колдунья обняла княжну, почти насильно повлекла с собой.
- Идём, идём, сердечко! Волхвование не удалось… Тут же после них вошла Полагья.
- Выплесни и закопай, - сказала госпожа, указывая на макитру. - Перстянку же сожги, не прикасаясь.
В когдатошней одрине постригшейся сестры Анисьи боярышня нашла чёрную понку и накинула, глухо подвязав под подбородком. Глянула в окно: смеркается. Сапожки-чёботы сменила на простые башмаки. Подошла к своей одрине, прислушалась за дверью. Там вскоре бормотание Янины сменилось тишиной.
Когда полячка вышла, Евфимия тихонько попросила:
- Сопроводи до дома Таракана.
- Тебе он ведом?
- Ведом.
- А понадобье?
- Предотвратить убийство. Янина покачала головой.
- Что предначертано, нам не перечеркнуть. Однако же пойдём, коль приглашает совесть.
- Что Устя? - беспокоилась Евфимия.
- Усыпила бедную. Пусть отдохнёт. Её ждёт жертвенная жизнь.
- Как ты сказала? Жертвенная? - испугалась Всеволожа. - Почему знаешь?
- По страждущим глазам, - тянула её за руку Янина. - Идёшь ты или нет?
Пошли к чёрному ходу. Огородом, потайной калиткой, отпертой хозяйским ключом, вышли на зады усадьбы.
Оказавшись в узком кривом проходе меж двумя тынами, боярышня припомнила ту ночь, когда бежала из дому. И страшно стало, как тогда. Зато теперь не растерялась, куда идти. Уверенно вела Янину переулками да тупиками. Вот и подпёртый сваями Заруб с крутеньким спуском к Москве-реке. Вот и подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Напротив Афанасьев монастырь. За ним хоромы Таракана, занятые Морозовым.
Сегодня Всеволожа не с начальником кремлёвской стражи, а с несведущей Яниной. Поэтому не стала подходить заулком к глухой калитке, что было ближе. Там не достучишься. У главных-то ворот стучали до разогрева колотушки.
- Кто? - раздался дурной голос, коим лишь во сне кричат.
- К боярину Морозу от Иоанна Всеволожа, - ответила Евфимия как можно басовитее.
Смурый страж повёл их к терему с большим подклетом, где на сей раз оконце не светилось. Повёл к сеням, что выходили внутрь Кремля. Их узкое высокое окошко источало жёлтый свет.
- Господин, должно быть, там…
Боярин, будто заточенник, мерил сени, шагая из угла в угол. На нём был долгополый опашень с широкими короткими рукавами. Удивясь нечаянным гостьям, он глянул из-под седых бровей.
- Каким ветром вас занесло? Ты вроде дочка Ивана Дмитрича, боярышня Всеволожа. А ты?
- Она моя девушка, - сказала Евфимия о Янине.
- Чем я, старик, обязан посещению таких молодиц? - чуть улыбнулся боярин, как бы отвлёкшись от тайных дум.
Всеволожа приблизилась.
- Оберегайся, Симеон Феодорович. Васёныш ищет тебя убить.
Морозов приоткрыл рот, да так и застыл, не находя слов.
- Слышал я, - молвил он наконец, - умна дочь Ивана Дмитрича, чрез меру умна. А теперь не верю.
- И не верь, боярин, - согласилась Евфимия, - Только оберегай себя.
- От кого? - переставал собой владеть мрачный пред тем Морозов, - Ежели верно истолковал твои слова, от Косого? Да ты, случаем, не рехнулась, умница? Где взяла эти вздоры? Сама измыслила?
Евфимия огляделась. Ни на одной из стен сеней не узрела рогатой ляховицкой секиры.
- Где висит твой оскард, Симеон Феодорович? - спросила боярышня.
- Мой оскард висит в Набережных сенях, - ошалело глядел на неё боярин. - А тебе почём знать о нём? Ты у меня впервой.
Тут Евфимия вспомнила, что хоромы Таракана о двух сенях, вторые сени глядят по-над крепостной стеной на Москву-реку, отчего называются Набережными сенями.
- Там… вот там… - начала она.
- Да чего же мы тут стоим? - спохватился Морозов. - Пройдемте в гостевую палату, я вас клюквенным морсом попотчую…
Он провёл девиц во внутренние покои, усадил на скамье с бархатным полавошником, расшитым цветами, зажёг на поставце шандал о шести свечах. . - Авксентий! - кликнул он слугу.
Однако вместо Авксентия отозвался очень знакомый боярышне голос с противоположной стороны хором:
- Семён Фёдорыч, выдь на миг!
- Боже! Это Васёныш! - вскочила она, сложив ладони под подбородком.
- Ну и что ж, что Косой? - усадил её обратно Морозов. - С деловой срочной речью пришёл ко мне. Только пошто через Набережные сени? Ну, да я скоро. Морс вам принесут немедля. Погостюйте у вдовца малую минуту.
- Не пускай его туда, - шепнула Всеволоже Янина.
Боярин погрозил ей пальцем, а Евфимии кивнул.
- Я тотчас…
Ведалица бросилась вперёд, заслонила собою дверь, старик же, как дорогую игрушку, бережно убрал с дороги маленькую гостью и вышел.
