Молчание отяготило всю поляну. Нечаянная гостья не могла ещё в себя прийти. Обиду выражал взор аммы Гневы, устремлённый на двенадцать дев. Потом она сказала ломким голосом:

- Офимушка, свидетель Бог, я не хотела этого.

- Чего? - Евфимия не понимала.

Расстроенная женщина сошла с крыльца, приблизилась.

- Теперь я пред тобой совсем иная. Ох, ведал бы Иван Димитрич, не доверил бы тебя лесной колдунье!

- Ты… - Евфимия невольно отступила. - Ты… колдунья?.. Акилинушка!

- Тех, кто занимается, чем мы, в народе так зовут, - грустно сказала амма Гнева.

- А чем вы занимаетесь? - Боярышня уже догадывалась, да захотела вызнать больше.

Хозяйка сказочной избы всех пригласила:

- Взойдемте. Моё питье, наверно, уж доспело. Надобно взглянуть… А ты, - склонилась к Тинке, - с тобой мы после поаркаемся.

- Зачем аркаться? - поднялась ослушница. - Назначь мне наказанье по достою. Я приму.

В натопленной избушке теплынь размаривала. На горячих угольях парил горшок. Все за столом не разместились, расселись, кто на лавках, кто на сундуках, а кто и на полатях, свесив голые ступни.

- Налей нам взвару, Агафоклия, - попросила амма Гнева ту, старшую, что заступилась за Фотинью. - Уж сделано, так сделано. Теперь задача: перевернуть худое на добро.

Взвар был и душист, и горек. Евфимия невольно сморщилась.

- Пей, - поощрила амма Гнева, - Напиток сей не усладит, зато добавит сил.

Девицы присмирели. Ждали, о чём гостья спросит, что хозяйка скажет.

- За худо не сочти наше уединённое сестричество, - нарушила молчание боярыня-колдунья, - Кто бы осудил, а мы-то знаем: при конце света на статьнем необинном судилище нас Бог не осудит. Хотя бежим мирской суеты не в монастыре, а в лесной трущобе, не ради молитв, а для тайной науки. Знания наши на пользу миру. Вот возьми Гориславу. Она поборает боль…

Льнокудрая смуглянка извлекла из очага красный уголь, подержала его в длинных тонких пальцах и опустила назад с улыбкой.

- А Богумила сквозь стенку видит. - Амма вынула из связки пару лучин, взлезла на полати, пригласила: - Офима, полезай ко мне, - Положила лучинку поперёк другой. - Богумила, как драночки лежат?

Самая невзрачная из сестёр, похожая на девку-чернавку, напряглась, подумала, ответила:

- Крестом сложены.

- А теперь? - спросила Гнева, сложив лучинки одну подле другой.

Богумила молвила:

- Рядком.

- А сейчас? - не уставала пытать Гнева.

- Уголком на попа поставлены, - прозвенел голос Богумилы.

Гнева спустилась вниз.

- Твой черёд, Полактия, - она взглянула на самую молчаливую деву с восковым невыразительным лицом.

Полактия уставилась на Евфимию. И долгое время все сидели не шелохнувшись.

- Офимушка, подай скляницу с поставца, - попросила амма.

Боярышня вознамерилась резво вскочить, дёрнулась и осталась на месте. Не повиновались ни ноги, ни руки. Чудно было чувствовать себя скованной. Разомкнула уста, а голоса своего не услышала. Полактия отвела взор. Евфимия со слабостью поднялась, медленно протянула хозяйке снадобицу с толчёной травкой.

- Более не хочу, - жалобно попросила она.

- Сестрички, не пора ли дать покой гостье? - полуспросила, полуприказала хозяйка.

- А Генефа у нас завзятая лицеведка, - объявила Горислава, тряхнув льняными кудряшками.

- Будет, будет, - поторопила амма свою девичью ватагу. - Всего в одночасье не представишь.

- Что значит лицеведка? - полюбопытствовала боярышня.

- По лицу нрав человека определяет, - уже несмело объяснила Горислава, - Узнаёт свойства души и сердца.

- Скажи на милость! Как же это можно определить? - обратилась Евфимия к той, на которую посмотрели все.

Русоволосая красавица, чью безупречную внешность портил лишь тонкий розовый след от шрама через весь лоб, понурилась и сказала тихо:

- По выражению, по очертанию… Затрудняюсь пояснить точно. Ощущения словам не подвластны.

боярышня.

Генефа нехотя подняла глаза и пристально всмотрелась в гостью. Все ждали. Лишь амма Гнева сделала нетерпеливое движение.

- Мужественна… Упряма, - стала ронять Генефа слово за словом, - Своемудра и своенравна… Верна…

- Довольно, - остановила боярыня Мамонова, - Ты лучше нрав чей-либо из вас назови, ну вот хоть бы Фотиньин.

Генефа перевела очи на Фотинью.

- Почему я? - возмутилась Тинка.

Её возмущение прозвучало втуне. Все терпеливо ждали.

- Предательница, - робко обронила ведалица, как бы испугавшись своего приговора.

- Это ли мне кара за ослушание, амма Гнева? - с вызовом спросила Тинка, присовокупив; - Обидеться запрещено?

- С чего ты заключила, что Фотиния способна на предательство? - спросила ведалицу боярышня.

- С чего? - к себе же обратилась с удивлением Генефа, - Ну, разве вот… или, сказать вернее вид у неё птичий.

Изба, как щебетом, наполнилась девичьим общим смехом.

Фотинья резко вышла.

- Пойдемте-ка к себе, сестрички, - поднялась Полактия.

За нею встали Горислава с Богумилой и другие. Осталась только Агафоклия, самая старшая.

- Куда они пошли? - спросила гостья.

- В свой терем, - объяснила амма Гнева. - У них такая же изба поодаль. Сами строили, сами обихаживали.

- А пищу где берете?

- Сестрицы зеляньицу кушают. Мясное, рыбное здесь не в заводе, - стала рассказывать боярыня. Сама она за трапезой у Всеволожей никогда скоромного не ела, даже рыбу в пост не потребляла. Евфимия сочла свою наставницу великой постницей. Теперь узнала истину… Хозяйка же продолжила: - Всю зелень добываем сами. Овощи выращиваем, грибы и ягоды в лесу сбираем, заготавливаем. Живём в доволе.

- А как же… - Евфимия смутилась. - Как же вы тут одиночествуете? Сестрицы-то на выданье…

- Э, маточка! - дебелейшая Агафоклия откликнулась добрейшим басом. - Мы все тут засидухи. О мужьях не помышляем. Ни белил на ликах, ни колтков в ушах. Плотским радостям не радуемся.

- Ну чем не монастырь? - с улыбкой поддержала амма Гнева, - Я среди них - единственное существо мирское. Однако же нечасто здесь бываю. Без меня всем правит Агафоклия.

- И управляешься с такими озорницами? - не уставала удивляться гостья, обернувшись к Агафоклии, - Как их приводишь в ум?

- А я их всяческими образы, - пробасила истая девчища, - овогда ласканием, а овогда и мук грозением умы их колеблю.

- И все, как на подбор, кудесницы? - спросила гостья амму Гневу.

- Нет, - отвечала та. - Помимо Богумилы, Гориславы, Генефы и Полактии, коих ты испытывала, Калиса может нечувствительно все немощи из тела извлекать руками. Власта читает мысли. А Милана, Платонида и Раина учатся ещё. Задатков много, мало внутреннего делания.

Евфимия полюбопытствовала:

- Что есть внутреннее делание?

Амма Гнева призадумалась.

- Коротко не скажешь. Чудо, заключённое в душе, по первой прихоти не явится. Его надо призвать. Сегодня ты увидела ликующих сестёр. А в иной час пришла бы в изумление: рассядутся далеко порознь, молчат сычами, уставясь в точку. Окаменели, да и только.

- А в Фотинии заключено какое чудо? - спросила гостья.

Амма Гнева отмахнулась. Агафоклия ответила:

- Фотинья выявляет своё чудо, да никак ещё не выявит. Зато дерётся яростнее рыси. Сильнейшая из учениц Бонеди!

- Бонедя… здесь? - Евфимия вскочила с сундука.

Боярыня-пестунья обняла её успокоительно.

- Была здесь прежде. Наша прозорливица Янина ввела её в сестричество. Родители их знались в Кракове. Бонэдия своих лишилась в детстве. Янина со своими рано оказалась на чужбине. Вот девоньки в Москве и встретились. Лихая пани выучила лесных жительниц самозащите. Безмужним сёстрам мужеская доблесть впору. А когда книги отреченные подтвердили мои страхи за твою судьбу, я вызвала Бонедю в Зарыдалье.

- Какие книги отреченные? - не поняла Евфимия.

- Ну, запрещённые митрополитом и князьями, - вздохнула амма Гнева, - те, что в сундуке лежат, с которого ты поднялась.