Уже открывая входную дверь, Анна Степановна услышала голоса, раздающиеся из комнаты. Она узнала Машу, Сергея и Катю. Быстро скинула сапоги, повесила пальто, торопливо поправила юбку. В комнате были еще Гоша, Зубков и Юлька. В центре стола сидел в своем лучшем костюме, при галстуке и даже при боевых орденах Анатолий Федорович.

— Аня, здравствуй. — Он проговорил это торжественно, словно на собрании. — Извини, что не предупредил, но у нас, как видишь, гости. Это я их пригласил.

Уставшая, немного бледная, Анна Степановна улыбнулась, засуетилась, поправляя выбившиеся из прически волосы.

— Здравствуйте, здравствуйте, мои хорошие. Толя, что же ты меня не предупредил? Я же с дежурства, совершенно не подготовилась. Даже угощения, наверное, никакого нет. Печенье хоть осталось?

— Ба, опять ты в своем репертуаре. Проще надо быть. К тому же с пустыми руками люди сейчас в гости не ходят, тем более такие интеллигентные, как мы, — протянула Юля, не отрываясь от какой-то потертой газеты.

Катя, какая-то немного грустная сегодня, улыбнулась, подошла к Анне Степановне, тронула за рукав:

— Мам, мы все купили. Юля, пойдем на кухню, похозяйничаем.

Заодно уступи место бабушке, а то смотри — мужчины делают вид, что это их не касается. Сергей поспешно встал:

— Садись, мама.

— Сиди, сиди, Сереженька. Я здесь пристроюсь, рядом с Михаилом Васильевичем. Мишенька, вы позволите?

Хотя Анна Степановна и пыталась скрыть беспокойство, но оно нет-нет да и проявлялось в напряженной улыбке, немного неестественной позе, в какой она опустилась рядом с Зубковым. А как иначе? Раньше они с мужем всегда вместе решали, когда пригласить детей, чем угостить. Но в последнее время встречи стали довольно редки: кто работает, кто учится. И вдруг такая неожиданность. Да еще Анатолий Федорович сидит такой серьезный, словно Рокфеллер, собравшийся оглашать завещание. Что он придумал?

Единственным человеком, который мог хоть как-то прояснить это темное дело, был Зубков. Ведь не зря Анатолий Федорович пригласил следователя на семейный вечер.

— Что случилось, Михаил Васильевич? — спросила она у замершего рядом следователя. Как-то сразу оживившись, Зубков развернулся к ней всем корпусом и зашептал:

— Все нормально, Анна Степановна. Не волнуйтесь. — Было видно, что он чувствует себя здесь лишним. Но, не имея возможности уйти, старается держаться как можно более непринужденно.

— Это все из-за папки? — сделала предположение Анна Степановна.

Зубков кивнул.

Наконец Анатолий Федорович, хранивший до сих пор молчание, выпрямился в своем кресле, обвел взглядом всех присутствующих. Такие родные, давно знакомые лица. Сейчас они смотрят на него с ожиданием и легким недоумением. Поймут ли?

— Давненько мы не собирались вот так вот, все вместе... Почему так редко стали общаться?

— Наверное, потому что жизнь сейчас нелегкая, Анатолий Федорович, — ответила за всех Маша.

— Согласен, Мария. Только когда она была легкая? В тридцатые годы? В войну? Во времена застоя, как теперь говорят? — Все смотрели на него с интересом, пытаясь понять, о чем дальше пойдет разговор. Только Сергей стоял у окна и, казалось, думал о чем-то своем.

Гоша зашевелился на своем стуле, заерзал:

— Отстаете, Анатолий Федорович. Теперь говорят не «застоя», а «застолья». Хорошее время было. Можно было не работать, а делать вид. Сейчас за это деньги уже не платят.

— И застолье, Гоша, было, все было... — Анатолий Федорович замолчал на мгновение и, словно прочитав мысли собравшихся, продолжил: — Вот вы на меня смотрите и думаете: что за блажь такая пришла старику созвать вас сегодня к себе да еще пригласить товарища из милиции? Кстати, кто с ним не знаком, представляю: Зубков Михаил Васильевич.

Зубков опять оживился, кивнул тем, кого не знал, и, не кстати порозовев, добавил:

— Можно просто Миша. Я ведь здесь неофициально.

— Пап, это прямо детектив какой-то. — Сергей отошел от окна, сунул руки в карманы брюк, прошелся по комнате. — Если ты сейчас не объяснишь, в чем дело, я подумаю, что какой-то негодяй свистнул фамильные драгоценности или оттяпал через суд родовое поместье.

— Какие уж тут драгоценности... Разве они когда-то у нас были? Недавно я передачу смотрел о человеке, который умер в собесе. И подумал, что ведь тоже могу вот так...

Все зашевелились. Стало ясно, какие невеселые мысли заставили старика собрать родственников.

— Что вы, Анатолий Федорович. Вы у нас еще... ого-го! — сказала Маша.

— Только прошу тебя, Мария, не надо сегодня никакой фальши даже от чистого сердца. Для меня это, может быть, последний шанс высказать все, что на сердце накипело за последние годы, а вы, хотите не хотите, будете слушать, потому что вам, как у Агаты Кристи, — Анатолий Федорович обернулся к Сергею, — интересно, чем все кончится и почему здесь Михаил Васильевич, или просто Миша. — На лице Анатолия Федоровича появилась хитрая улыбка.

Аромат начинавшего поджариваться мяса становился все более настойчивым. Гоша, встав со стула, сделал несколько шагов в сторону двери. Взял из шкафа первую попавшуюся на глаза книгу, перелистнул страницу и осторожно попытался выйти, но столкнулся в дверях с разрумянившимися Юлькой и Катей.

— Скоро все будет готово, — затараторила с порога Юля. — Дедунь, так на чем мы остановились? Можешь мне не пересказывать, на кухне прекрасно слышно.

Маша подошла к Сергею и, вяло взглянув в окно, прошептала:

— Господи, детектив какой-то затеял. А у меня завтра контрольная и три балбеса.

Сергей незаметно кивнул:

— У меня компьютер горит и на днях приезжают французы.

Юля порхала около стола, расставляя тарелки:

— Дед, продолжай, пожалуйста. Мне очень интересно. — Она поставила последнюю тарелку, поправила скатерть и уселась напротив Анатолия Федоровича.

— Спасибо, внучка. Тебе и буду говорить, а остальные хотят — прислушаются, хотят — нет... Так вот, я сейчас обыкновенный пенсионер, как сострил один журналист, обыкновенного значения. На Манеж не хожу, к «Белому дому» тоже. А митинг, он у меня здесь идет, — он положил руку на грудь, — непрекращающийся, бурный митинг. Одни ораторы во мне кричат: да здравствует демократия, реформы, племя младое и незнакомое, таких, как моя внучка, которые совсем в иные ценности будут верить, чем мы... А другие: караул, товарищи, что с нами сделали, с целым поколением? Я не беру сейчас левых или правых, замшелых догматиков или интеллигентов, а просто все тридцать пять миллионов граждан России, которых называют пенсионерами! Что с нами сделали?! — Анатолий Федорович, возбужденный от горячих слов, оглядел присутствующих, останавливаясь на каждом лице.

—Да, пенсионеров безумно жалко, — заговорила Маша. — Но ведь у вас сейчас неплохая пенсия, Анатолий Федорович. У нас учителя меньше получают. Или возьмите врачей, медсестер. Скажите, Анна Степановна.

— Да что там говорить...

— Прости, мама. А вы думаете, мы процветаем? — вступила в разговор молчавшая до сих пор Катя. — Как бы не так! Я все-таки мастер высшей категории, с дипломом гримера. Ко мне раньше клиенты за месяц вперед записывались, а теперь что? Жены мужей стригут, мужья — любовниц, все приватизировались, выручки хре...

— Катя! — одернула Анна Степановна.

— Извините. Ну а ты, братик, зазнался, как в фирму поступил? Кстати, по блату, наверное?

Маша, задетая резкими словами, исподлобья взглянула на Катю:

— Оставь этот тон. Ты все-таки из интеллигентной семьи. А фирма, что ж... У них сейчас одни только перспективы. Между прочим, надо иметь немалую смелость, чтобы в наше неопределенное время работать в частной фирме. Чуть что — останешься без работы.

— Да что вы в самом деле... — поморщился Сергей. — К чему все это...

Но тут вступил Зубков, слушавший до сих пор с профессиональным вниманием.

— По-моему, сейчас процветают одни банкиры и спекулянты, — сказал он, сухо кашлянув.

Катя пристально посмотрела на него, медленно перевела взгляд на Гошу и усмехнулась. Зубков опустил голову и опять порозовел.