Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Показанный сначала в Европе, фильм не сразу нашел прокатчиков в Америке. Деньги решают не все — вот главный урок этого зрелища. Шестьдесят миллионов, съеденных постановкой, отдыхают, коль скоро в работу включаются — нет, не цензура, не идеология, а политкорректный механизм культурного страха, общий дух национального времени-бытия, его, с позволения вымолвить, Zeitgeist, когда первоклассник, коснувшись губами щеки школьной Лолиты, идет по разряду сексуального домогательства, и сидеть ему в камере с Гумбертом Гумбертом. Педофилия нынче неходкий товар, сказали в прокате не знающему коммерческих неудач киноавтору, на счету которого, между прочим, «Flashdance» и «Fatal Attraction»; потерпи, пока ситуация не исправится. Адриан Лин должен благословлять свой переплет: помимо дармовой рекламы, он получил (мимовольно, должно быть) подтвержденье того, что спасительное для искусства сопротивление материала по-прежнему существует, а за такую новость можно приплатить из собственного кармана. Страшно подумать, что испытали бы йенские, допустим, романтики, увидев, как проклинаемые ими филистеры строятся в очередь за еще не дописанным «Генрихом фон Офтердингеном», сплошь исповедуя Новое Средневековье, магический идеализм и паломничество к Голубому Цветку; полагаю, свихнулись бы с горя. В картине Лина нет ничего недозволенного, за исключением вышедшей из доверия темы, развернутой благодаря скрупулезному, гораздо более внятному и откровенному, чем в старой версии Стэнли Кубрика, следованию набоковской эротической оптике. Подчеркнем: эротической, потому что «Лолита» оперирует воображением Эроса, а не развратной, если идти за этимологией, Porne.

Суждение это констатирующее, не оценочное. Разница между эротической и порнографической литературой (наши симпатии безоговорочно принадлежат последней, и чем она гуще и безоглядней, тем лучше — вот и оценка) не в том, что первая щекочет на расстоянии, а вторая по-свойски лезет в промежность. Возбуждающее воздействие эротики, именно вследствие ее ласковой ненавязчивости, часто бывает сильнее, чем у грубого или грубейшего порно. Неверны и суждения, согласно которым порнолитература, выставляя перед собою лишь цель соблазнения, безразлична к художественной стороне дела и работает не со словом, а с оперативно-вербальной его симуляцией, мобилизованной исключительно для того, чтобы расшевелить половые органы: эстетический уровень немалого числа образцов порнолитературы позволяет рассматривать их в рамках словесности как таковой. Суть в ином. Порнографическая литература — литература не практического целевого задания, а моноидеи. Это замкнутый, исступленный, предельно идеологизированный мир вожделения (единственной идеологией является здесь само вожделение — в себе и для себя), которое, достигнув невозможной, несбыточной концентрации, отрешается от своего первичного содержания и обретает черты абсолютной невинности. Не роман соблазнения и не идейный роман, но роман моноидеи — все та же дьявольская разница. Эротическая литература, помимо своего эротизма, интересуется множеством других вопросов — любовью, политикой, историей, психологией, социальными отношениями, классовыми различиями. Литература порнографическая сосредоточена на беспримерной, отвлеченной чистоте вожделения и иного мира не знает. Ближайшей параллелью к этому герметизму будет любой повествовательный жанр, охваченный замкнутой и непрерывной моноидеологической оргией. Крайние формы производственной прозы (Пьер Амп, например); отдельные экземпляры криминальной беллетристики, особенно ярко горящие мыслью о преступлении, не допускающие ничего, кроме этой мысли (розановское, из «Опавших листьев», замечание о дешевых сыщицких книжечках, со страниц которых алыми буквами светило и бросалось Crimen Crimen Crimen); сочинения, всецело поглощенные идеей неравенства, борьбы и необходимости уничтожения человеческих рас; книги авторов наподобие маркиза де Сада, где с помощью экстремистских парадоксов асексуальности обсуждаются предельные случаи господства и подчинения в обезбоженном мире; радикальные, ни единой мелочи не оставляющие без надзора, утопии общественного устройства — вот непосредственные типологические аналоги порнографической литературы.

«Лолита» происходит из Эроса и не несет в себе моноидеи, но в ней есть доминантная тема, основная модальность. Это, как уже говорилось, программно воспринятая версией Лина модальность несвободы, непринадлежной судьбы, суетливо-бессильного многословия художника, сиротства его жертвы и соблазнительницы: античная кинодрама, парки лепечут и ткут свою пряжу, запутывая в ней персонажей. Положения, обстоятельства, природа, дорога, Лолита увидены зрением Гумберта и от него производны; им некуда деться, и все, что находится в зоне этого взгляда, все, что вынужденно и принудительно вторит его направлению, ракурсу, перспективе, — льнет к развоплощению, трепещет уничтожением, молится о том, чтобы его стерли и вычеркнули. Кто кого совратил — не имеет значения, поскольку там, где распоряжается предначертанность, отношения причины, следствия и моральной ответственности становятся несущественными: всем агентам события предстоит умереть в общий срок, они безвинные соучастники своей совокупной аннигиляции. По отзывам тех, кто воспользовался спецприглашением Адриана Лина посмотреть фильм у него в монтажной, они стали свидетелями замечательно пессимистического и, если угодно, рокового повествования. Возможно, именно это и вызвало недовольство зорких прокатчиков, ибо зрелище безвыходной участи и безвременной смерти способно обеспокоить публику больше, чем созерцание неприличных страстей.

09. 10. 97

ЧЕРНЕЕ ЧЕРНОГО

Говорят, что британская островная словесность, еще недавно столь боязливая, бежавшая натяжений и парусных вздутий, точно желая навеки проститься с обременительной ролью владычицы литературных морей, внезапно отяжелела, завела во чреве надежду и, неровен час, разродится обетованием. Ходит слух, будто она сызнова ощутила вкус к полнокровному слову и готовится по-ренессансному пышно отпраздновать торжество своего послезакатного воображения. Самые пылкие наблюдатели, предвосхищая события, уверяют даже, что околоплодные воды уже расступились и будущее присутствует в настоящем, а в доказательство бережно, дабы не нарушить гармонии, указуют на веселящиеся органы нового бытия. Нет безмена, чтобы взвесить основательность этих пророчеств и тем более смутных свидетельств (Фемида на ощупь перебирает иные предметы и гирьки), нет повитухи, готовой поручиться за искренность намерений роженицы, и все же хор голосов, твердящих о почти свершившемся возвращении английской прозы, сдается, и вправду резонирует не с пустотой, но с самозабвенным пением волшебных существ, что издревле обнимают своим покровительством слово, счастливо разуверившееся в лживых посулах Сирен.

О, конечно, это отчасти преувеличение и щедрый аванс. В тех пределах, где сегодня происходит литература, путешественник — будь то наблюдательный обитатель Сатурна или сотканный с эпистолярным тщанием перс — может не опасаться погибнуть от избытка впечатлений. Его не завалят циклопические (ибо как Одиссею-Улиссу без Полифема-циклопа?) обломки воскрешенного мифа, леди Чаттерли не станет, докучая оргазмами, душить его в объятиях дворянского эроса, но по-свойски присоветует навестить менее изощренные экземпляры, ужас скотных дворов и казарм Океании игриво поманит сквозь дымку и окажется платным развлечением для японских туристов, ядовитый гротеск Бодрого нового мира стократно превзойден и пресыщен прямодушнейшим Диснейлендом, а если, осатаневши от разочарований, захочется беседы и ласки, то и с этим полная незадача: миссис Дэллоуэй навсегда улетучилась со своим файв-о-клоком. Короче, нет ничего равнозначного высокому модернизму, но тут уж великобританцев бессмысленно укорять — сей капитал повсеместно растрачен.

Что же осталось? Вы не поверите — главное. Убеждение в том, что литературу необходимо продолжить, несмотря на круглосуточную рекламу постистории, влекущей за собою дедраматизацию всех конфликтов и, следовательно, оскудение механизмов повествования. Традиционно английское, этически осознанное прилежание, когда репутация подтверждается не манифестом, не принадлежностью к стае, но непрерывностью творческой воли, переплавляемой в текст. Национальная гордость, желание, чтоб иностранцы и впредь говорили, что в Лондоне нынче веселей, чем в Нью-Йорке.

53
{"b":"219247","o":1}