Хотел написать Вам интересное письмо, полное фактов, но, конечно, мне удалось только излить свое плохое настроение. Придется Вам принять меня таким, каков я есть. Наступит день, когда во мне пробудятся надежды и Вы получите от меня радостные страницы.

Смелее, дорогой Валабрег, и не засыпайте; на свете есть столько живого дела, пора Вам за него приниматься.

Привет всем от меня и от жены.

Преданный Вам.

Париж, 12 февраля 1867 г.

Милостивый государь!

Я собирался написать для Вашего журнала рассказ, и вот теперь этот рассказ превратился у меня в голове в роман.

Роман в нескольких частях, — Вы бы не испугались? Ведь Вы уже печатали подобные сочинения, и не думаю, чтобы это Вам повредило.

Вот что я предлагаю.

Я давно уже ищу какой-нибудь сборник, для которого можно было бы написать произведение, где я полностью излил бы себя. Фельетон в ежедневных газетах, который все время приходится прерывать и печатать короткими кусками, мне не подходит. Я бы хотел иметь возможность каждый раз давать большие отрывки. Итак, я предлагаю Вам роман в шести частях, роман из шести одинаковых кусков, каждый длиной с мою статью об Эдуарде Мане.

В основу сюжета ляжет история, которую я как-то кратко рассказал в «Фигаро»: «Брак по любви».[77]

Я уверен, что по этой канве можно создать значительное произведение. Я хочу попытаться написать это произведение, вложить в него всю душу и сердце, сделать его живым и захватывающим. Хотите помочь мне произвести его на свет? По-моему, Вы тот редактор, который мне нужен, — молодой и широкий ум, бескорыстно влюбленный во все, что волнует и увлекает.

Жизнь моя заполнена работой, и написать глубоко пережитое, чисто литературное произведение я могу, только если меня будет толкать необходимость, связанная с его изданием. «Брак по любви» останется, быть может, ненаписанным, если я не найду умного человека, который согласится принять этот роман на веру и печатать часть за частью, по мере того как я их буду сочинять. Около 9-го числа каждого месяца я буду посылать Вам один фрагмент с тем, чтобы Вы напечатали его в следующем месяце. Таким образом, я произведу на свет этот роман благодаря Вам.

Скажите «да» — и я принимаюсь за работу. Я чувствую, что это будет самое крупное произведение моей молодости. Я полон этим сюжетом, я живу вместе с героями. Если Вы напечатаете мою книгу, выиграем мы оба.

Что касается цены, то, если желаете, Вы заплатите мне за каждую часть столько же, сколько заплатили за статью об Эдуарде Мане.

Отвечайте мне поскорее. В Вашем согласии я прежде всего вижу возможность щедро удовлетворить мои литературные аппетиты. Если Вы верите в меня, распахните передо мною дверь.

Глубоко преданный Вам.

Париж, 19 февраля 1867 г.

Дорогой Валабрег!

Спешу написать Вам несколько слов, чтобы Вы не могли обвинить меня в лени или в том, что я Вас забыл. Хочу ответить на некоторые вопросы, затронутые в Вашем последнем письме.

Я нисколько не сомневаюсь в Вас и совсем не помню того, что Вы называете «вашими дебютами в стиле классицизма». В качестве друга и любопытного зрителя присутствую я при превращениях, которые с Вами происходят. Жду Вашего первого произведения, чтобы мысленно отвести Вам определенное место в литературе и утвердиться в своем мнении о Вас. Но я знаю, что Вы исследователь, что Ваша мысль идет в верном направлении, что Вы молоды и что будущее принадлежит Вам. Видите, я глубоко уважаю Вас, и Вы напрасно сомневаетесь в моих симпатиях и одобрении. Я чувствовал настоятельную необходимость сказать Вам, что я в Вас верю, потому что в Вашем последнем письме Вы так настойчиво защищаетесь, словно подозреваете меня в неверии.

Но то, что я всегда думал, — не хочу от Вас ничего скрывать, — это что Вы ведете слишком созерцательную жизнь. Мне хотелось бы, чтобы у Вас был более воинственный дух. В Вашем возрасте кровь волнуется, страсти кипят. Глубоко пережитые произведения всегда были выше произведении, созданных мечтою. Признайтесь, что свои Вы извлекаете из грез: длинные объяснения, которые Вы мне даете по поводу Ваших «Осенних пейзажей», доказывают мне, что Вы все-таки созерцатель. Не скрою, я предпочел бы, чтобы Вы были среди нас, чтобы Вы боролись, как мы, каждый день возобновляли свои попытки, наносили удары направо и налево и всегда шли вперед. Впрочем, все пути хороши, и тот, который выбрали Вы, может быть, больше соответствует Вашей индивидуальности. Мои пожелания, быть может, не что иное, как эгоистические советы, продиктованные моей собственной натурой.

Я рассчитывал, что Вы будете шагать рядом со мной. Меня окружают только художники; здесь нет ни одного литератора, с которым я мог бы поговорить. Я думал, что мы с Вами пойдем в бой вместе и, в случае надобности, поддержим друг друга. И вот Вы оставляете меня одного: идти вперед одному, одному торжествовать и падать одному. Иногда я думаю о Вас и говорю себе: «Он засыпает». Разве не естественно, что у меня невольно вырываются эти слова? Возвращайтесь с готовым сочинением, вступайте в жизнь, боритесь, и Вы увидите, что я первый буду ободрять и приветствовать Вас.

Когда же Вы приедете? Вы, кажется, говорили о марте, но пусть это будет в апреле или мае, хорошо? В следующем письме, если можете, уточните время Вашего приезда. Впрочем, если, приехав сюда, Вы не собираетесь смело ринуться в схватку, то лучше уж Вам остаться в Эксе до того дня, когда Вы почувствуете, что созрели для борьбы. А главное, привезите Вашу книгу пейзажей, мне очень любопытно знать, каким у Вас получилось это произведение.

Рассказать вам немного о себе? Вы, должно быть, знаете, что я собираюсь начать большую работу в «Ле Мессаже де Прованс», газете, издающейся в Марселе; начиная с 1 марта я буду печатать там длинный роман, основанный на фактах недавних уголовных процессов. Я завален документами; не знаю, как мне удастся извлечь мир образов из этого хаоса. Работа моя скверно оплачивается, но я надеюсь, что она наделает шума по всему Югу. Неплохо, чтобы на твоей стороне была целая область. Впрочем, я принял сделанные мне предложения, движимый все той же страстью к работе и борьбе, о которой я говорил вам выше. Я люблю трудности, люблю совершать невозможное. А главное, люблю жизнь и думаю, что творчество, каково бы оно ни было, всегда предпочтительней покоя. Эти мысли заставляют меня вступать в любую борьбу, на какую бы меня ни вызывали, борьбу с самим собой, борьбу с публикой. Я слышал, что объявление о «Марсельских тайнах» произвело там некоторый шум. Роман будут рекламировать, расклеят объявления. Если Вы узнаете что-нибудь любопытное по поводу моего романа, будьте добры, сообщите мне.

Поль много работает, он уже написал несколько картин, мечтает об огромных полотнах; жму Вашу руку от его имени.

Байль идет вперед большими шагами. Он уже заметно выдвигается.

Гильме ждет лета, чтобы начать новую кампанию.

Солари четыре дня тому назад женился.

Заканчиваю письмо на этой грандиозной новости и дружески жму Вашу руку.

Жена просит передать Вам поклон.

Париж, 8 мая 1867 г.

Мне понятно Ваше желание узнать фамилию художника,[78] который будет иллюстрировать «Сказки Нинон». Позвольте Вам заметить, что этот художник не требует немедленного вознаграждения, а желает только получить известный процент с каждого проданного экземпляра. Мы прежде всего хотим создать настоящее произведение искусства, не подвергая его какому бы то ни было контролю, вот почему мы хотим в данном случае быть полными хозяевами.

Если бы у меня была возможность побеседовать с Вами, я объяснил бы Вам суть моего предложения, и уверен, что Вы согласились бы на него. Попытаюсь объясниться как можно проще. Речь идет не об обыкновенном произведении. Для меня и для художника, повторяю, речь идет о произведении искусства. Для Вас речь идет о коммерческой выгоде. Мой иллюстратор, г-н Мане, молодой художник огромного таланта, его шумная репутация Вам, должно быть, известна. Из него сделали какой-то образец эксцентричности, публика забавляется, высмеивая его произведения, как высмеивали первые полотна Декана и Делакруа. Но завтра, — я в этом глубоко убежден, — Эдуард Мане будет провозглашен великим мастером. Я горячо отстаивал его в блаженной памяти «Эвенман», и из благодарности, из симпатии ко мне, он согласился сделать несколько рисунков к моим «Сказкам Нинон». Через несколько недель г-н Мане откроет особую выставку своих произведений рядом с выставкой Курбе; он уже истратил пятнадцать тысяч франков, чтобы предстать перед публикой во всем блеске своего таланта. Он уверен, что получит огромную известность, такую же, какую получил Курбе в 1853 году. Вы теперь видите, что произведение, которое я Вам предлагаю издать, как я уже говорил, не обычное произведение. Манера художника не должна Вас тревожить; Вас не касается, будет ли он делать то или другое; он поставит свою подпись под рисунками, вот и все: его имя вызовет шум, возбудит любопытство, создаст рекламу, которая приведет к Вам публику. Все споры, возникшие вокруг г-на Мане, все споры, которые еще возникнут на этих днях, служат порукой тому, что его произведение не пройдет незамеченным. Если бы речь шла об обычном рисовальщике, человеке, специальность которого — подставки для ламп и другие безделушки, я понял бы Ваше недоверие. Но в данном случае Ваша сделка основана не на более или менее приятном виде рисунков, а на имени, на шумной репутации рисовальщика.