Близкая победа несомненна[164] — о ней снова заявляют эти страницы.

Примите мое восхищение и любовь.

Париж, 5 июня 1901 г.

Дорогой господин Лабюскьер!

Должен поблагодарить Вас за доставленную мне большую радость; Вы оказали мне великую честь, согласившись председательствовать на банкете,[165] которым ученики Фурье и рабочие союзы решили отметить опубликование моего романа «Труд».

Если я не рядом с Вами, то лишь потому, что мне показалось более скромным и логичным не примешивать сюда личность автора. Дело не во мне и даже не в моем романе: то, что вы чествуете, — это правая борьба за большую справедливость, это битва за счастье людей; и я вместе со всеми вами. Разве недостаточно того, что моя мысль — это ваша мысль?

Надежды наши велики, будущее пока еще — область мечты. Но уже сегодня достоверен один факт, на который все указывает, это то, что основа будущего общества в реорганизации труда и что только от этой реорганизации труда придет справедливое распределение богатства. Фурье был гениальным провозгласителем этой истины. Я лишь подхватил ее, и не важно, каков путь: в конце его — будущий Город Мира.

Сейчас, в столь горькие и смутные наши времена, рабочие объединения, те, что создаются, и те, что функционируют, — являются зародышами этого будущего Города. Посредством производственных и потребительских кооперативов мы с каждым днем приближаемся к тому, чтобы стать народом братьев, хотя над этим и посмеиваются. Пусть смеются, эволюция происходит непрерывно; солидарность — это обет простых людей, она также и сила природы, подобно притяжению, и она будет действовать все больше и больше и в конце концов объединит все человечество в единую семью.

Еще раз благодарю Вас, дорогой господин Лабюскьер, и шлю Вам и всем нашим друзьям братский привет.

Медан, 6 августа 1901 г.

Благодарю, дорогой Семенов, за письмо, в котором Вы написали мне о смерти нашего дорогого Алексиса. Ваше письмо снова показало Вашу сердечность. Это для меня действительно большое горе, потому что с Алексисом ушел еще кусочек моей жизни. Скоро из всей нашей литературной группы останусь я один.

Вам нужно как следует лечиться, чтобы зимой вернуться к нам молодцом. Вы тоже из верных; Вы наш защитник в этой громадной России, которая только и жаждет знаний и освобождения. Ну что ж, надо твердо надеяться: свобода приближается.

Фотографии несколько сероваты. Я попытаюсь сделать сносные отпечатки и, когда вернусь, вручу их Вам. До возвращения постараюсь как можно больше продвинуть свой новый роман.

Передайте наш дружеский привет г-же Семеновой и всем Вашим и примите мои сердечные пожелания.

Париж, 14 октября 1901 г.

Дорогой господин Ле Гранде!

Вы любезно предлагаете мне быть почетным председателем на митинге протеста против незаконного осуждения моего собрата по перу и друга Лорана Тайлада.[166]

Я согласен и благодарю Вас, ибо я вместе со всеми вами, за Литературу, которую оскорбляют, за истину и справедливость, не единожды попранные. Выражение своего мнения не может быть преступлением, свобода писать должна быть полной, впрочем, наивно думать, что она может быть ограничена. Лоран Тайлад осужденный — это Лоран Тайлад торжествующий, — и вот написанная им страница стала бессмертной, подхвачена множеством людей, способствует делу их освобождения. Его призыв к насилию — для меня лишь отчаянный вопль всеобщего страдания; он рождает не убийц, но апостолов и героев.

Братский привет всем вам.

Париж, 14 мая 1902 г.

Дорогой Воган!

Я думаю, что не должен больше молчать, я обязан самым категорическим образом опровергнуть г-на Гюга Леру.

Никогда Альфред Дрейфус не подписывал прошения о помиловании, никогда не признавал себя виновным даже в малейшем отклонении от служебных обязанностей; сегодня, как и раньше, я утверждаю, что он совершенно невиновен, по-прежнему он вызывает во мне величайшее восхищение и величайшее сочувствие.

Я верю, правосудие восторжествует, но мое ожидание отравлено чувством горечи: ни один из тех, у кого есть для этого и сила и умение, не находит в себе мужества вылечить Францию от постыдного недуга, которым она все еще страдает.

С дружеским приветом.

Медан, 8 августа 1902 г.

Дорогой друг, я закончил наконец эту ужасную «Истину», которая целый год требовала от меня неимоверных усилий. Роман не менее длинен, чем «Плодовитость», и в нем столько разных действующих лиц, так сложно переплетены события, что мне приходилось, как никогда, придерживаться в работе жесткой дисциплины. Все-таки я выкарабкался из всего этого довольно бодрым, только голове нужен отдых. Публикация «Истины» начнется в «Орор» 10 сентября и продлится приблизительно до 20 января.

В начале будущей недели я жду Шарпантье с женой и рассчитываю отдохнуть, пока они будут здесь. Вокруг меня станет шумно, кончится наше затворничество. Надеюсь, что это оживление поможет мне проветрить мозги. Потом, в сентябре, я подумаю о Вас; примусь за одну из поэм, еще не знаю, за какую. Ваша борьба становится такой жестокой, что во мне заговорила совесть. Конечно, я утверждаю, что в творчестве надо идти прямо к цели, не поддаваясь никаким случайным обстоятельствам. Но когда музыкант может знакомить публику со своими вещами только в двух театрах, когда на его пути возводят всяческие препятствия, разумеется, трудно целиком углубиться в произведение и не беспокоиться о его судьбе. Хуже всего, что, если силы полностью уйдут на борьбу за успех, можно оказаться совершенно парализованным.

Уже несколько дней раздумываю над нашими тремя сюжетами, но все еще нахожусь в нерешительности. В конце концов единственно верное и мудрое решение — взяться за один из них; а там видно будет, поговорим, когда встретимся в Париже.

Новостей ниоткуда нет. С тех пор как я здесь, я почти не вставал из-за письменного стола. Как-то раз мы провели два послеобеденных часа с Лара. Мирбо и его жена, должно быть, в Ульгате, зайдут к нам только после возвращения. Супруги Луазо все еще в Морсалине, к ним отправилась и наша кузина Амели; вероятно, она тоже вернется лишь в сентябре и тогда пробудет с нами несколько дней. Что касается Демулена, то он в Брюгге, копирует примитивов.

Сегодня утром мы получили письмо от Вашей жены — в ближайшее время моя жена ей ответит; мы очень рады отличным новостям, которые она нам сообщила. Кажется, вы с Сюзанной становитесь замечательными ловцами креветок. Вы вернетесь все трое пышущими здоровьем, а оно-то и нужно, чтобы победить судьбу.

Нежно, от всего сердца обнимаю Вас.

АРМАНУ ДЭЙО[167]

Медан, 25 сентября 1902 г.

Дорогой собрат и друг!

Это мне следует благодарить Вас за то, что Вы вспомнили обо мне и ввели в Комитет по установке памятника Ренану в Трегье. Берите мое имя и пользуйтесь им, как Вам заблагорассудится. Это окажет ему честь.

С дружеским приветом.

Золя был прирожденным журналистом. Часто, особенно в молодые годы, журналистика спасала его от голода. Но не только денежные соображения заставляли Золя писать в газеты. Он чувствовал необоримую потребность в прямом разговоре с читателем. Ему было что сказать, и в каждой его статье и даже небольшой библиографической заметке или хронике мы найдем свежую мысль, остро и оригинально поданный материал. Журналистская работа сопутствовала Золя всю жизнь. Он любил ее и умело сочетал с художественным творчеством.