В этом отношении чрезвычайно типична судьба г-на Вертело, отставленного от должности министра иностранных дел. Я полагаю, что могу свободно высказаться на страницах этой газеты, которая вела такую ожесточенную кампанию против прежнего кабинета. Я здесь человек случайный, и мои высказывания ни к чему не обязывают сотрудников газеты.
Перед нами очень крупный ученый, которым Франция вправе гордиться. Если бы он жил в Англии и снизошел до политики, ему предоставили бы первое место. В Германии император сделал бы его своим советником. А у нас этот человек, раньше занимавший пост министра народного просвещения, ввиду изменившейся политической обстановки, получил в новом кабинете портфель министра иностранных дел. Допускаю, что он был здесь не совсем на месте, хотя, мне думается, человек выдающегося ума всюду на месте. Во дворце на набережной Орсэ сменилось столько заурядных деятелей, что было недопустимо снимать с должности одного из умнейших людей нашего времени, хотя бы он и не совсем подходил к своей роли. Во всяком случае, он представлял Францию с гораздо большим блеском, чем средние люди, занимавшие до него этот пост, и если он действовал не успешнее их, то, уж конечно, ни в чем им не уступал.
Мы были свидетелями бешеной кампании, какую вела против г-на Вертело чуть ли не вся пресса, — и это было удручающее зрелище. Его осыпали эпиграммами, рисовали на него карикатуры, издеваясь над ним; потом двинулись на него в атаку и стали превратно истолковывать все его поступки. Этого человека всячески поносили и забрасывали грязью. Я прекрасно понимаю, что тут разбушевались политические страсти и нападали не на ученого, а на политического деятеля, который совершил ужасное преступление, войдя в состав радикального кабинета; конечно, разыгрались и религиозные страсти, — вольнодумец вызвал ярость клерикалов. И как же отвратительно, когда политики средней руки ополчаются на людей высокого ума, не умеют их беречь, не способны разобраться в положении вещей, — им невдомек, что они принесли бы честь стране, если бы выказали почтение прославленному ученому. И должен признаться, мне показалось, что именно потому так яростно набрасывались на г-на Вертело, что видели в нем представителя элиты и хотели поставить на место знаменитого человека, который, по их мнению, взялся не за свое дело.
Меня удивляет, что консервативные газеты охотно поддерживали эту недостойную кампанию. Неужели же они больше не стоят за элиту? Неужели же они объединились с уравнителями, всегда готовыми срубить голову, поднявшуюся выше других, над толпой? Неужели они не поняли, что столь болезненный для г-на Вертело провал был устроен именно затем, чтобы отстранить от власти все выдающиеся умы? Его покинули даже друзья, его коллеги хихикали у него за спиной, говоря, что он получил по заслугам, что глупо было человеку с таким именем и положением соваться в политику. Неудача г-на Вертело на долгие годы отбила охоту к политике у людей высокого ума. Они стали чуждаться этой области, где люди науки, художники и литераторы получают в лицо плевки, они уступают место посредственности, которая окончательно завладевает политикой и торжествует победу.
Гюго в области политики был только сладкозвучной лирой.[19] Если он, как уверяют некоторые, страстно мечтал о власти, то он так и не осуществил своей мечты. Бальзаку не удалось стать депутатом, а впоследствии такая же неудача постигла и Ренана. Могу привести еще десятка два примеров. Только Шатобриан и Ламартин играли выдающуюся роль,[20] но, по правде сказать, они больше служили для декорации и не создали почти ничего значительного. Можно подумать, что люди, превышающие средний уровень, ученые и поэты, не годятся для роли правителей. Вероятно, надо быть человеком невысокого полета и заурядных способностей, разделять взгляды и вкусы большинства, чтобы пользоваться симпатиями масс.
Меня поражает, какую жалкую роль играет наш брат в парламенте. Один из наших, Анри Фукье, человек на редкость образованный, утонченный и проницательный, несколько лет заседал в палате, а потом ушел оттуда, почувствовав отвращение к этой деятельности, убедившись, что он там совсем чужой и не может принести никакой пользы. Г-н де Вогюэ, чье избрание так шумно приветствовали, на кого возлагали столько надежд, прямо задыхается в парламенте, ему невтерпеж эта всеобщая крикливая потасовка. Морис Баррес, у которого такие своеобразные взгляды на жизнь, за все время своей политической деятельности написал лишь две хороших статьи, и всех удивляет, что он хочет вернуться в парламент, где ему решительно ничего не удалось добиться. Я не могу припомнить ни одного писателя, художника или ученого, который за последние пятьдесят лет играл бы значительную роль в политике.
Так что же? Выходит, мой министр был прав, настаивая, чтобы политику отдали в удел людям второго сорта? Быть может, люди умственного труда только и могут, что мыслить и творить в некоей замкнутой сфере? Но обратите внимание, наши новые министры, из молодых, все люди высокой культуры. Г-н Аното выдающийся историк, и друзья высоко ценят его ум. Никто из людей, облеченных властью, не говорил так смело и с таким восторгом о литературе, как г-н Пуанкаре, который покорил сердца представителей науки и искусства своими дружественными речами, очень близкими нам по духу. Г-на Лейга мы также можем считать нашим собратом не потому, что в молодости он выпустил томик стихов, но потому, что и на своем высоком посту он проявляет живой ум и горячо интересуется духовной жизнью страны. И г-н Буржуа, грозный г-н Буржуа, превосходный администратор, весьма благоразумный и уравновешенный, из которого хотят сделать какого-то революционера-людоеда, несомненно, обладает самым смелым и утонченным художественным вкусом, ибо мне известно, что он ревностный поклонник Родена и Венсана д’Энди. Могу также назвать г-на Эдуарда Локруа, представителя старшего поколения, — его история весьма примечательна: раньше он был выдающимся журналистом, и наши газеты до сих пор еще не могут ему простить, что он добрых двадцать лет трудился, приобретая обширные специальные познания; это мужественный, волевой и дельный человек, и что бы там ни говорили, он предпринял очень важные шаги, наметив ряд прекрасно продуманных реформ в министерстве морских дел. Бывший журналист и вдруг занялся морскими делами! Что может быть нелепее? И журналисты оглушительно лают на ветер.
Но если всех этих лиц и можно считать более или менее своими, они все же с головой ушли в политику. Как видно, она из тех ревнивых любовниц, которые целиком завладевают человеком. Повторяю, она требует особых дарований, лишь изредка сочетающихся с дарованиями художника, писателя и ученого, — этим в основном и объясняются неудачи, постигающие даже лучших из нас в области политики. Прежде всего надо быть хорошим оратором, притом весьма находчивым оратором, который ловко отбивается и выходит победителем из бурных прений, — а не просто лектором или докладчиком, произносящим или читающим заранее написанную речь. Далее, надо обладать неиссякаемой энергией, боевым пылом, твердостью и умением переваривать всякие мерзости, жаждой победы и власти, не ставить себе высоких, отдаленных целей, а жить мелкими интересами дня, ожидая результатов, которых никогда не удается достичь.
Итак, вполне возможно, что презрение к политике, какое испытываем мы, художники, литераторы и ученые, объясняется просто тем, что у нас нет соответствующих способностей, а значит, и шансов на успех.
Известно, что Ренан мечтал о будущем обществе, об идеальном обществе, где царит совершенное счастье; это своего рода олигархия — народом правят философы, ученые и поэты. Люди умственного труда получают доступ к власти, и человеческим стадом руководят самые одаренные и умные.
Однако мы двигаемся словно бы совсем в другом направлении. Как старый республиканец и в будущем, вероятно, социалист, я признаю, что для победоносной демократии характерно буйное стремление к равенству, поэтому в наши дни вызывает недоверие и ненависть всякое ярко выраженное превосходство. Не хватает только, чтобы у нас начали судить выдающихся людей, отмеченных печатью избранничества, которые едва ли могут принести людям счастье. Даже в области искусства гений далеко не является необходимым, ведь в средние века гениальностью обладали толпы людей, весь народ, создавший готические соборы. С другой стороны, я не думаю, что недавно избранный муниципальный совет, который, как говорят остряки, состоит исключительно из безвестных знаменитостей, управляет Парижем хуже, чем правил бы совет, состоящий из всех наших прославленных мужей.
