— Потому что знаю, как это у нас иногда делается. Придерутся к человеку, навалятся на него все разом, а потом сами же в затылке чешут. Не бывает так, скажете?

— Всяко бывает… — Зачем Балахонову перечить, раз женщина вошла в такую горячку. И верно, Коренкова как будто бы несколько успокоилась.

— Мы, простые колхозники, как рассуждаем? От Федора Васильевича обществу, кроме пользы, ничего нет. И сев он провел отлично, и дисциплину трудовую подтянул, и лесу пригнал смотри сколько, и за электричество не словами, а обеими руками взялся. А то, что он один за весь район не хочет отвечать, правильно делает!.. У людей свои головы на плечах есть. Да где это вы найдете такого председателя, чтобы он, как Исус Христос, пятью хлебами тыщу человек накормил?.. Уж не Шаталов ли ваш разлюбезный?.. Или, может быть, вам из Москвы руководителя пришлют с наивысшим образованием?

Попробуй вот объясни Балахонов женщине, когда она и самого его чуть с толку не сбила. Действительно, чем плох председатель? Это ведь надо Торопчиным быть, чтобы в таком вопросе разобраться. Как это он сказал, Иван Григорьевич?.. Ах, да.

— И в хорошую посудину, Марья Николаевна, тухлого квасу нацедить можно. Колхоз, конечно, и хозяйством должен быть крепок, а еще того крепче сознанием людей. А если руководитель сам не дошел до настоящей сознательности…

— Ты дошел! — вновь вспылила Коренкова. — Образовался, видать, мех-то раздуваючи!

— Да что ты на меня напустилась, как овца на капусту! — рассердился Балахонов, — Возьми да и выступи на собрании.

— А то молчать буду! Я ведь не заика. Всех выведу на свежую воду, на самый перекат.

Так и не понял Никифор Игнатьевич, что же такое произошло с его невестой. Ведь хорошо всегда рассуждала женщина, а уж к Торопчину как прислушивалась. Да и сама Марья Николаевна к вечеру, обдумав все спокойнее, не Балахонова, а себя осудила и первая к нему, жениху своему седоватому, подошла с лаской.

А разгорячилась в это утро, очевидно, потому, что сильно обеспокоили ее слова завхоза Кочеткова Павла Тарасовича, сказанные, правда, шутливо, но услышанные всерьез.

— Ну, Маша, не иначе теперь ты председателем в нашем колхозе будешь. Больше некому.

— А Бубенцов чем не председатель?

— Нам с тобой хорош. А кое-кому не угодил, видно. Он ведь по академиям не обучался.

Эти слова Кочетков сказал Марье Николаевне, возвращаясь с партийного бюро.

Так как на селе не нашлось помещения, могущего вместить всех собравшихся, собрание состоялось на открытом воздухе перед правлением колхоза. Президиум разместился на просторном, как терраса, крыльце, а колхозники по всей лужайке кто на чем. Большинство, правда, явилось со своими табуретами, стульями и «семейными» скамьями.

День был праздничный. Веселой была и погода: нарядное, в перистых облачках небо, освеженная прошедшим ночью дождиком земля.

Несмотря на то, что народу собралось «как на ярмарку», ничего похожего на ярмарочный галдеж на площади не произошло. Порядок и тишину временами нарушал только ветер, хлопотливо шелестевший молодой листвой четырех старых тополей, да воробьи, то и дело налетавшие на эти же тополя целой стаей и начинавшие писклявую перебранку. Но глупых птиц быстро призывали к порядку пионеры. Не словом, конечно, а камешками. Прогнали мальчики и двух заинтересовавшихся таким многолюдным собранием телят.

А люди, независимо от возраста, характера и положения, вели себя вполне сознательно. Даже если кто и щелкал семечки, то потихоньку и скорлупки собирал в горстку.

Особенную значительность событию придало то, что открыл собрание первый секретарь райкома, очень уважаемый всеми без исключения колхозниками человек. Это ясно почувствовалось уже по тому, как встретили люди Наталью Захаровну. Едва только легкая фигурка Васильевой показалась на крыльце, вся площадь перед крыльцом огласилась приветственными возгласами. И сразу же раздались аплодисменты, как будто в воздух поднялась огромная стая веселых птиц.

— Я, может быть, и петь не собираюсь, а вы мне хлопаете, — пошутила Васильева, быстро обегая взглядом повеселевшие лица. И сама заговорила весело: — Батюшки, сколько же здесь знакомых да приятелей!

Такие слова Натальи Захаровны народу понравились. Ведь почти каждый принял их на свой счет.

— Вот мы с вами сейчас и побеседуем, как добрые друзья. А поговорить нам есть о чем. Войну закончили победой. Да и засуху, теперь уже можно сказать, тоже победили. Значит, пора подумать и о хорошей жизни. Надо подумать. Ведь если человек бредет, не зная дороги и без всякой цели, он ни к чему и не придет.

— А то еще, гляди, и в канаву завалится! — одобрительно глядя на Васильеву, сказал примостившийся у самых ступенек крыльца Балахонов. Никифор Игнатьевич сегодня опять надел свой заветный костюм и выглядел торжественно.

— Правильно, товарищ Балахонов, и такая неприятность может получиться с человеком, идущим без направления. Да и с колхозом тоже. Вот почему партия наша и правительство намечают для всей страны не только хозяйственный план, но и политические цели ставят перед народом. Ну, о том, что каждая наша пятилетка — это даже не шаг, а целый перегон на пути к экономической мощи и зажиточности — это у нас даже пионеры знают. Знаете?

— Знаем, Наталья Захаровна! — разноголосо, но дружно и обрадованно отозвались со всех сторон по-петушиному звонкие голоса.

— А вот для какой высокой цели нужна нам зажиточность и богатство? Ведь и капиталистические государства к тому же стремятся. Другое дело, что ничего у них из этого стремления не получится. Не может государство достичь изобилия, если каждый человек в стране ищет себе отдельную тропу. Прямо как в басне: рак пятится назад, а щука тянет в воду. У нас такого быть не должно. Не окрепнет государство наше — не заживет и народ, потому что на земле советской одно от другого неотделимо. Значит, не только руководители наши, но и все мы должны мыслить по-государственному!

Так, начав с шуточки, закончила Наталья Захаровна очень серьезными словами, И всех навела на размышления. Хоть и ни слова она не сказала ни о Бубенцове, ни о Торопчине, но… такое уж было обыкновение у первого секретаря райкома. Зачем решать за других? Ведь если человек сообразит сам, решение для него куда крепче, чем подсказанное со стороны. Навести на правильную мысль — другое дело. Знала Васильева своих колхозников не только по лицам да по фамилиям.

И действительно, большинство собравшихся уже по-иному взглянуло на поведение Бубенцова. Вопрос, может быть, дошел бы и до полной ясности, если бы следом за Васильевой слова не попросил Шаталов.

Степенно вышел Иван Данилович на край крыльца, зычно откашлялся и заговорил:

— Очень уместно вы, товарищ Васильева, напомнили нам старинную басню «Лебедь, рак да щука». Мы, коммунисты, самокритики не боимся и смело должны взглянуть: а не завелся ли и в наших рядах какой-нибудь рак либо щука. Так-то вот…

— На себя в зеркало полюбуйся, в аккурат рака увидишь, — сердито пробормотала Дуся Самсонова, но тут же смутилась и даже голову в плечи втянула. Забыла, видно, девушка, что рядом с ней сидел сынок Ивана Даниловича. Но, кажется, Николай не расслышал слов Дуси, а если и расслышал, то не обиделся. Самому было стыдно за отца. Правда, Иван Данилович не стал, как ожидал Николай, да и многие другие, нападать на Торопчина. Но, начав с решительной «самокритической» фразы, дальше начал петлять Данилыч, как напуганный косач по огороду. Говорил довольно пространно, цветисто и даже, на первый взгляд, а вернее слух — дельно. Шаталов, обращая свои слова больше к столу, за которым сидела Наталья Захаровна, объяснил, как он понимает постановление февральского Пленума ЦК. Выяснилось, что понимает правильно. Потом выразил желание, чтобы и Торопчин с партийной линии не сбивался.

— А я сбиваюсь? — спросил Иван Григорьевич.

— Обидного слова я тебе, товарищ Торопчин, не скажу… пока! — поддел все-таки Данилыч Торопчина так же, как недавно его собственный сын подкусил.